— Туда, куда другие ушли, — заметил кто-то.
— Джигиты пошли драться с русскими, а я старик.
— Разве ты не боишься русских?
— Чтò мне русские сделают? Я старик, — сказал он опять, небрежно оглядывая кружок, составившийся около него.
Возвращаясь назад, я видел, как этот старик, без шапки, со связанными руками, трясся за седлом линейного казака и с тем же бесстрастным выражением смотрел вокруг себя. Он был необходим для размена пленных.
Я влез на крышу и расположился подле капитана.
— Неприятеля, кажется, было немного, — сказал я ему, желая узнать его мнение о бывшем деле.
— Неприятеля? — повторил он с удивлением: — да его вовсе не было. Разве это называется неприятель?.. Вот вечерком посмотрите, как мы отступать станем: увидите, как провожать начнут: чтò их там высыплет! — прибавил он, указывая трубкой на перелесок, который мы проходили утром.
— Что это такое? — спросил я с беспокойством, прерывая капитана и указывая на собравшихся недалеко от нас около чего-то донских казаков.
Между ними слышалось что-то похожее на плач ребенка и слова:
— Э, не руби... стой... увидят... Нож есть, Евстигнеич?.. Давай нож...
— Что нибудь делят, подлецы, — спокойно сказал капитан.
Но в то же самое время с разгоревшимся, испуганным лицом вдруг выбежал из-за угла хорошенький прапорщик и, махая руками, бросился к казакам.
— Не трогайте, не бейте его! — кричал он детским голосом.
Увидев офицера, казаки расступились и выпустили из рук белого козленка. Молодой прапорщик совершенно растерялся, забормотал что-то и со сконфуженной физиономией остановился перед ним. Увидав на крыше меня и капитана, он покраснел еще больше и, припрыгивая, подбежал к нам.
— Я думал, что это они ребенка хотят убить, — сказал он, робко улыбаясь.
Генерал с конницей поехал вперед. Батальон, с которым я шел из крепости N, остался в арьергарде. Роты капитана Хлопова и поручика Розенкранца отступали вместе.
