Он говорит, исцелеешь. Какое исцеление, когда смерть. Боже мой, что же будет со мной там? Неужели правда, что нельзя войти богатому в царство божие? Неужели правда, что зачтется мне вся жестокость моя, что не давал я просящему, не жалел вдову, сироту, больного, убогого? Неужели это правда? Как же не понимал я этого? Лучше бы мне не половину, а всё отдать, чем итти теперь к этим черным. Вот они, вот они, уже тащат к себе мою душу. (Смотрит вверх.) Да, вот они, весы, на них будут вешать мои добрые и злые дела. Вот они принесли на одну сторону деньги, что я поотнимал у вдов и сирот, жалованье, что я не отдал рабочим, обиды, ругательства, побои. Вот они верхом наложили эту чашу весов, и уже пошли весы к низу, и вот они возрадовались, дьяволы. Ай, ай, пропал! Что теперь положат на другую сторону?.. Что же это? Хлеб. Только один хлеб, тот хлеб, что я тогда бросил в надоедливого нищего. Батюшки, поднялись весы, перетянул хлеб все злые дела мои... Так вот оно что значит милосердие. Только бы не умереть мне теперь. Знал бы я, что бы сделал. По слову Христову, роздал бы всё имение нищим, не оставил бы себе ничего. (Падает на постель и засыпает.)
Ты уж другой раз берешь.
Врешь, ты сам три раза брал.
Ай, батюшки, задавили.
А ты не лезь.
Мне, мне, пять человек детей, мал-мала меньше...
Берите, берите, достанет, только не обижайте друг друга. Довольно я обижал всех, простите Христа ради.
