и опять кухарка остановилась. Она не могла бежать дальше, и, ухватившись за грудь, тяжело дышала. Малый тотчас же сменил ее.
— Не давай ей отдыхать, пуще всего не давай отдыхать! — кричала кухарка. Малый бежал, стуча сапогами.
— Петрович! хоть бы вы подсобили! Петрович! — обратилась кухарка к повару, когда куры опять были подогнаны к забору.
Повар улыбнулся, но в то время, как куры загибали назад у забора, он вдруг кинулся на черную курицу, перехватил ее, загнал в угол забора и, несмотря на отчаянный крик ее и всплеск крыльев, ухватил ее и торжественно поднял.
— Вот как командуют, а вы что без толку гоняете.
Упрек повара подействовал. Кухарка и малый заложились за белой курицей и, сменяясь и не давая ей отдыхать, загнали ее опять в сиреневый куст, и там кухарка, расставив руки, поймала и ее. И эти также были зарезаны. А зарезанная прежде уже щипалась малым на столе.
— Да уж вы возьмите, Матрена Петровна, отпустите, что ль. Баранчик, право, хорош, — говорил длинный мужик в разорванном на плече и подпоясанном обрывком зипуне, который с раннего утра стоял на дворе у телеги, на которой лежал связанный баран.
Матрена Петровна бросила папироску.
— Некогда сказать ей. Всё занята с гостями. Пойду еще скажу.
— Тц. Тц, — пощелкал языком мужик. — Известное дело. Кабы не нужда. Мне б что? А то корову проел! Вот последнюю проем, — говорил мужик, обращаясь к лакею, пришедшему с ведром к водяной бочке.
— А что ж, почем мука?
— Надысь была шесть гривен.
— Руб шесть гривен.
— Да уж рубль-то мы не говорим. Овцу на пуд сменяешь. А надолго ли. Семь душ.
— Да, беда. А ты откуда?
— Да мы ближние, из Телятинок.
— Так. — Лакею не хотелось итти в дом. — Это у вас, значит, охота собирается?
— Должно, у нас. Вечор по нашей деревне шли, шли, ровно полк. Этих собак, братец ты мой, как стадо. А сам бравый, золото так и горит.
— Это княжеские-то? — спросил лакей.
— А то чьи ж? Яго.
— Сам-то он где?
— Сказывали, в Покровском стал.
— Тоже к нам ожидают, — сказал лакей.
— О-о-о! — сказал мужик полуодобрительно, полуудивленно.
