ценам розничной работы сработать но крайней мере на 8 рублей, а по установленной в той местности цене выходит пять.
Мужик был разговорчив, я остановился с ним у телеги и скоро человек шесть мужиков собралось тут же, и мы разговорились. Бабы, прислушиваясь, стояли поодаль. Ребята, жуя черный, чернильного цвета липкий хлеб с лебедой, вертелись подле нас, разглядывая меня и прислушиваясь. Я повторил некоторые расспросы, поверяя показания старосты. Всё оказалось верным. Даже количество безлошадных оказалось больше, чем показал староста. Всю нищету свою рассказывали не то что с неудовольствием, но с какой-то постоянной над кем-то и над чем-то иронией.
«Что ж это вы так плохи, обедняли хуже других?» — спросил я.
Отвечать стали несколько голосов, — так определенен был ответ.
«А что же поделаешь! Летось половину деревни, как корова языком слизнула, — выгорело. А то неурожай. И летось плохо было, а уж нынче вовсе чисто. Да какой тебе урожай, коли земли нет? Какая земля? — На квас».
«Ну, заработки?» — сказал я.
«Какие заработки? Где они? Ведь он (это помещик) нас на 11 верст обхватил. Всё его земля, куда хошь иди. Цена везде одна. Ну, вот плати 5 рублей за плети, а их на месяц не хватит».
«Ну, как же жить будете?»
— Так и будем жить. Распродадим что есть, а там что бог даст.
— Продать-то уж нечего. Котяшья нешто продавать станешь! Вон у меня угол целый набран. Затопишь, так перхаешь, перхаешь.
— Уж писали, писали нас, раз десять писали, — сказал староста, — а всё толку нет.
— Видно, писаря плохие. Вот дай дед (это на меня) запишет. Он тверже запишет. Вишь перо-то у него какая и т. д.».
Мужики смеются и очевидно что-то такое знают, но не сказывают.
Что же это такое? Неужели эти в самом деле не понимают своего положения или так надеются на помощь извне, что не хотят делать никаких усилий? Могу ошибаться, но похоже на это.
