но под влиянием любовного возбуждения, соединенного с чувством презрения к жене, живет сравнительно покойно. Внутреннего общения между супругами нет, и вдвоем они обречены почти на полное молчание.
Последние страницы текста третьей редакции посвящены апологии девушки, как существа «лучшего в мире». Мужчины виноваты в том, во что превращается девушка, выходя замуж. Очень сочувственно и уважительно говорит Степанов затем о своей жене, вспоминая, какой отзывчивой, склонной к деятельному добру была она, будучи девушкой. Он винит себя за то, что на первых же порах своей супружеской жизни не умел поддержать и развить в ней хороших душевных задатков, и за то, что сам в своей жизни был не на высоте. После этого текст обрывается на полуфразе: «Всё шло по старому. Вдруг в один день»...
Эту редакцию повести следует датировать весной 1888 г. на следующем основании. Как сообщает биограф Толстого П. И. Бирюков, поводом для написания «Крейцеровой сонаты»[1] послужило исполнение как то весной в Москве, в хамовническом доме Толстых, сонаты Бетховена, посвященной Крейцеру, скрипачем Лясоттой и С. Л. Толстым (последним на рояле). Среди многих слушателей был художник Репин и актер Андреев-Бурлак. В этот день давно знакомая Толстому соната произвела на него особенно сильное впечатление,[2] и он, обратившись к Репину и Андрееву-Бурлаку, предложил изобразить эту сонату доступными всем трем средствами искусства. Сам он взялся написать рассказ, который должен был прочесть перед публикой Андреев-Бурлак — прекрасный чтец, а Репину предложено было написать на эту тему картину, которая должна стоять на сцене во время чтения Андреевым-Бурлаком рассказа. Предложение
- ↑ Точнее — для введения в повесть мотива музыки и для связи повести с определенным музыкальным произведением — именно с сонатой Бетховена, посвященной Крейцеру.
- ↑ Еще в 1876 г. летом в Ясной поляне гостил свойственник Толстого И. М. Нагорнов, талантливый скрипач, пользовавшийся большим успехом в Италии и во Франции. По словам С. Л. Толстого, он играл в Ясной поляне «Крейцерову сонату», и эта игра также произвела на Толстого большое впечатление. C. Л. Толстой далее высказывает предположение, не зародилась ли уже тогда у Толстого мысль написать повесть на эту тему и не был ли Нагорнов до известной степени прототипом Трухачевского (См. С. Л. Толстой. «Музыка в жизни Л. Н. Толстого». — «Лев Николаевич Толстой». Юбилейный сборник. Собрал и редактировал H. Н. Гусев. Госуд. издат. М. 1929, стр. 30). Определеннее об этом говорит С. А. Толстая в своих неизданных записках «Моя жизнь». «Как то летом приехал к нам И. М. Нагорнов, брат мужа племянницы Вари, рожденной гр. Толстой. Этот Ипполит Нагорнов учился в парижской консерватории, был пошлого, смазливого типа, который Лев Николаевич воспроизвел в скрипаче «Крейцеровой сонаты». Человек он был добродушный, совсем необразованный и до того духовно бедный, что не знаешь, о чем с ним говорить. На иностранных языках он говорил прекрасно. Но когда он играл на скрипке, все приходили в восторг, начиная с Льва Николаевича. Лев Николаевич, занимавшийся тогда усердно музыкой, сам аккомпанировал Нагорнову на фортепьяно... Начиная с маленькой одиннадцатилетней моей Тани и кончая сестрой моей Таней, Варя Нагорнова, гувернантка — все были влюблены в Ипполита Нагорнова в дни его пребывания в Ясной поляне. Но влюбиться в Нагорнова, как человека, было невозможно. У меня было к нему какое-то брезгливое чувство; что-то в нем было нечистое, чувственное и грязное, как раз те свойства, которые я ненавижу... Какое странное впечатление произвела тогда на всех соната Крейцера! Еще тогда, вероятно, она вдохновила и Льва Николаевича». («Моя жизнь», т. III, стр. 464—466.)
