нашей изчезаютъ люди, что люди эти оказываются въ крѣпостяхъ Шлюсельбургской и Петропавловской, гдѣ они сидятъ живыми мертвецами десятками лѣтъ, умирая безъ человѣческаго слова сочувствія, живыми внѣ міра, гдѣ они сходятъ съ ума, убиваются, гдѣ ихъ вѣшаютъ и сѣкутъ безразлично мущинъ и женщинъ. Мы знаемъ, что это все и хуже этаго существуетъ, но мы не знаемъ подробностей; правительство тщательно скрываетъ ихъ отъ насъ. И потому какже намъ не возмущаться тому, что Скуплинская убила полсотни младенцовъ? Но кромѣ этаго суда, въ заботѣ о насъ правительство учредило еще и другіе, но съ такой оговоркой, что какъ только есть вѣроятіе того, что судъ осудитъ не такъ, какъ того хочетъ правительство — какъ только есть возможн[ость] свободно двигаться чашѣ вѣсовъ — такъ тотчасъ же правительство говоритъ какое нибудь слово — охрана, полевой, военный судъ, и тогда мучаетъ, убиваетъ того, кого хочетъ и какъ хочетъ. (Такъ это сдѣлалось въ нынѣшнемъ царствованіи. Помню à tort ou à raison,[1] но я юношей, бывало, гордился тѣмъ, что у насъ, русскихъ, нѣтъ смертной казни. Теперь ужъ нѣтъ повода къ этой гордости — есть самая скверная — произвольная.) Есть и тотъ гласный судъ съ присяжными, но, какъ я сказалъ, только затѣмъ, чтобы развращать народъ, т. е. пріучать народъ къ тому, что публично можно говорить также похоже на правду, что бѣлое — бѣлое, какъ и то, что оно черное; чтобы пріучать народъ клеветать, клятвопреступничать и, главное, участвовать въ безсмысленныхъ и подлыхъ глупостяхъ, потому что ничѣмъ инымъ нельзя назвать того, что дѣлается во всѣхъ нашихъ уголовныхъ судахъ, а именно того, чтобы человѣка невѣжеетвеннаго и развращеннаго и большей частью работающаго для пропитанія своего и своего семейства, посадить въ тюрьму въ сообщество самыхъ невѣжественныхъ и развращенныхъ людей, лишить его возможности добывать пропитаніе семьѣ, но для самого его обеспечить пропитаніе и праздность или легкую и не нужную работу, или, что еще глупѣе, содействовать къ тому, чтобы человѣка, вреднаго въ Тульской губерніи, переслать въ Иркутскую.
Такъ вотъ каковы наши правительства! Но мало того, что они заботятся о правильномъ отравленіи народа самымъ вреднымъ ядомъ, объ учрежденіи правильной проституціи, о погибели младенцовъ въ спеціально для того учрежденныхъ домахъ, о наполненіи крѣпостей, тюрьмъ и каторгъ безвѣстно умирающими, въ страшныхъ страданіяхъ людьми, о вѣшаніи всѣхъ тѣхъ людей, которые кажутся безпокойными и непріятными, о развращеніи и развращенныхъ уже преступниковъ[2] и неразвращенныхъ еще присяжныхъ, правительство озабочено еще и тѣмъ, чтобы всѣ, въ особенности тѣ, которые еле еле могутъ сами существовать, чтобы всѣ эти люди отдавали бы большую долю
