⟨И Евгеній Ивановичъ съ одобренія матери рѣшилъ выдти въ отставку и остаться совсѣмъ въ деревнѣ и служить по земству. Зимой въ этомъ году должны были быть выборы. ⟨И такого молодаго земца, вѣроятно, выберутъ въ Непремѣнные Члены, либо въ Мировые Судьи. А онъ пойдетъ и туда и сюда. Только бы жить въ деревнѣ и хозяйничать. Мать особенно одобряла этотъ планъ еще и потому, что она надѣялась женить Геню.⟩ Марья Павловна, мать Евгенія, была счастлива тѣмъ, что жила съ любимымъ сыномъ, но многое въ ея жизни, кромѣ неугасаемаго горя по мужу, было ей тяжело. И тяжелѣе всего, хотя она и не признавала этаго, была относительная бѣдность ихъ жизни. И она отъискала средство избавленія, средство, совпадавшее съ желаніемъ ея сердца. Средство это было женитьба сына. У нея уже была прекрасная дѣвушка на примѣтѣ, 18-тилѣтняя хорошенькая институтка, только что выпущенная, и 80 тысячъ приданаго — единственная дочь. Дѣвушка эта съ родителями жила въ 30 верстахъ отъ нихъ. Кромѣ того, Марья Павловна намекнула Евгенію на то, что она однаго теперь желаетъ — это его женитьбы. Онъ сказалъ, что онъ не только не прочь жениться, но очень желаетъ этаго, потому что не любитъ и боится неправильной жизни.
— Да, да, жениться тебѣ нужно, дружокъ, — сказала Марья Павловна, — чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. ⟨И я за тебя боюсь.⟩ Въ деревнѣ холостому молодому человѣку нехорошо, — прибавила она значительно. Евгенію показалось, что мать что-нибудь слышала. Въ деревнѣ вѣдь скрыть ничего нельзя, а у Марьи Павловны, какъ у всѣхъ помѣщицъ, была своя тайная полиція, доносившая все, чтò дѣлалось и могло ее интересовать. Евгеній понялъ, на чтó она намекала. «Ну чтó жъ дѣлать, — подумалъ онъ, — если и знаетъ. Кажется, я веду себя такъ, что ничего противъ меня сказать нельзя». Онъ думалъ такъ, потому что онъ дѣйствительно старался вести себя какъ можно скромнѣе.
А. И. Ершовъ прислалъ мнѣ свою книгу: «Севастопольскія воспоминанія» и просилъ прочесть и высказать произведенное этимъ чтеніемъ впечатлѣніе.
Я прочелъ книгу, и высказать произведенное на меня этимъ чтеніемъ впечатлѣніе мнѣ очень хочется сдѣлать, потому что впечатлѣніе это очень сильное. Я переживалъ съ авторомъ пережитое и мною 34 года тому назадъ. Пережитое это было и то, что описываетъ авторъ, — ужасы войны, но и то, чего почти не описываетъ авторъ, то душевное состояніе, которое при этомъ испыталъ авторъ.
Мальчикъ, только что выпущенный изъ корпуса, попадаетъ въ Севастополь. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ мальчикъ этотъ былъ радостенъ, счастливъ, какъ бываютъ счастливы дѣвушки на другой день послѣ свадьбы. Только вчера, кажется, это было, когда онъ обновилъ офицерскій мундирчикъ, въ который опытный портной подложилъ, какъ надо, ваты подъ лацканы, распустилъ толстое сукно и погоны, чтобы скрыть юношескую, не сложившуюся еще дѣтскую грудь и придать ей видъ мужества; вчера только онъ обновилъ этотъ мундиръ и поѣхалъ къ парикмахеру, подвилъ, напомадилъ волосы, подчеркнулъ фиксатуаромъ пробивающіеся усики и, гремя по ступенькамъ шашкой на золотой портупеѣ, съ фуражкой на бочку прошелъ по улицѣ. Уже не самъ онъ оглядывается, какъ бы не пропустить, не отдавъ чести офицеру, а его издалека видятъ нижніе чины, и онъ небрежно прикасается къ козырьку или командуетъ: «вольно!» Вчера только генералъ, начальникъ, говорилъ съ нимъ серьезно, какъ съ равнымъ, и ему такъ несомнѣнно представлялась блестящая военная карьера. Вчера, кажется, только няня удивлялась на него, и мать умилялась и плакала отъ радости, цѣлуя и лаская его, и ему было и хорошо, и стыдно. Вчера только онъ встрѣтился съ прелестной дѣвушкой; они говорили о пустякахъ, и у обоихъ морщились губы отъ сдержанной улыбки; и онъ зналъ, что она, да и не она одна, а сотни и
