англичанкой по теперешней модѣ, прошла все, что проходятъ въ гимназіяхъ, держала экзаменъ и, кромѣ того, писала масляными красками недурно и играла на фортепіано даже очень хорошо. Она не была даровита. Еще къ музыкѣ у ней была нѣкоторая способность, но, какъ это бываетъ у дамъ, не искусство интересовало ее, a дѣйствіе производимое ею на другихъ. Кромѣ того, она и читала и могла говорить о многомъ, но это ее не интересовало въ сущности. Она знала, что она, и зачѣмъ она нужна, и въ чемъ ея сила, и такъ только дѣлала видъ, что ее что нибудь интересуетъ. Интересовало ее, бѣдняжку, (У!) одно: ея привлекательность, ея дѣйствіе на людей и, замѣтьте, на людей новыхъ. Ей хотѣлось нравиться, заставлять смотрѣть на себя, любоваться собой. И потому, очевидно, интересъ ея не могъ состоять въ томъ, чтобы заставить меня любоваться собой. Это ужъ было сдѣлано, и на меня она имѣла другія возжи: интересъ ея былъ въ томъ, чтобы другихъ людей заставлять любоваться собой, чужихъ людей, и чѣмъ болѣе чужихъ, тѣмъ интереснѣе. Не думайте, чтобы она была исключительная кокетка, совсѣмъ нѣтъ, она была, пожалуй, средняго уровня кокетства нашихъ женщинъ. Но всѣ онѣ таковы и не могутъ не быть таковы, потому что у нихъ нѣтъ ничего, чтобы стояло для нихъ выше, чтобы было сильнѣе этаго женскаго тщеславія. Перевѣсъ этому тщеславію дѣлаетъ въ нашемъ быту только одно — дѣти, и то тогда, когда женщина не уродъ, то есть сама кормитъ.
Главное то дѣло въ томъ, что всѣ мущины — я помню чувство къ моему лучшему другу — я знаю какъ смотрятъ на женщинъ. И я смотрѣлъ такъ и понимаю, что можно смотрѣть, но только не на мою жену. Завидовать мнѣ даже я не позволяю. А еще мучало меня то, что она при другихъ мущинахъ говорила то, что она, бывало, говорила мнѣ, или то, чего, я знаю, она не думала, и я видѣлъ, что слова ея ничего не значатъ, что и слова ея, какъ и одежда, — это только средство заманить, понравиться. Единственный отдыхъ въ этомъ отношеніи бывалъ мнѣ, когда она беременѣла и потомъ когда кормила. Слѣдующаго ребенка, несмотря на запрещеніе мерзавцевъ, она сама стала кормить и выкормила прекрасно. И послѣ этаго ребенка всѣхъ остальныхъ. И вотъ началась та почти одинаковая наша семейная жизнь съ рожденіемъ и воспитаніемъ дѣтей, которая продолжалась 10 лѣтъ, больше — 12 лѣтъ. Со стороны, я увѣренъ, что жизнь наша представлялась счастливой, но мы знали, что это было. Это не только не была счастливая жизнь, это былъ адъ. Адъ потому, что мы, просто говоря, ненавидѣли другъ друга и не признавались себѣ въ этомъ и не нарушали семейной связи. Я много разъ замѣчалъ, что невѣрные супруги гораздо лучше живутъ. И это просто отъ того, что они уже не грѣшатъ
