— Вам, может быть, неприятно сидеть со мной, зная, кто я? Тогда я уйду.
— О, нет, помилуйте.
— Ну, так не угодно ли? Только крепок. — Он налил мне чаю. — Они говорят... И всё лгут... — сказал он.
— Вы про что? — спросил я.
— Да всё про то же: про эту любовь ихнюю и про то, что это такое. Вы не хотите спать?
— Совсем не хочу.
— Так хотите, я вам расскажу, как я этой любовью самой был приведен к тому, что со мной было.
— Да, если вам не тяжело.
— Нет, мне тяжело молчать. Пейте ж чай. Или слишком крепок?
Чай, действительно, был как пиво, но я выпил стакан. В это время прошел кондуктор. Он проводил его молча злыми глазами и начал только тогда, когда тот ушел.
— Ну, так я расскажу вам... Да вы точно хотите?
Я повторил, что очень хочу. Он помолчал, потер руками лицо и начал:
— Коли рассказывать, то надо рассказывать всё с начала: надо рассказать, как и отчего я женился и каким я был до женитьбы.
Жил я до женитьбы, как живут все, т.-е. в нашем кругу. Я помещик и кандидат университета и был предводителем. Жил до женитьбы, как все живут, т.-е. развратно, и, как все люди нашего круга, живя развратно, был уверен, что я живу как надо. Про себя я думал, что я милашка, что я вполне нравственный человек. Я не был соблазнителем, не имел неестественных вкусов, не делал из этого главной цели жизни, как это делали многие из моих сверстников, а отдавался разврату степенно, прилично, для здоровья. Я избегал тех женщин, которые рождением ребенка или привязанностью ко мне могли бы связать меня. Впрочем, может быть, и были дети и были привязанности, но я делал, как будто их не было. И это-то я считал не только нравственным, но я гордился этим.
Он остановился, издал свой звук, как он делал всегда, когда ему приходила, очевидно, новая мысль.