хочу наслаждений и себе хочу избавления от страданий. Но теперь существует борьба существ между собою, и, если я один не буду бороться, другие задавят меня. Мне всё равно, какое желательно наибольшее благополучие всех, — мне нужно теперь наибольшее мое собственное благо». Так говорит заблудший человек.
«Ничего не знаю про это», — отвечает разум. — «Знаю только, что то, что ты называешь своими наслаждениями, только тогда будет благом для тебя, когда ты не сам будешь брать, а другие будут давать их тебе».
«Но теперь, когда ты сам для себя хочешь их ухватывать, — теперь ты будешь испытывать от твоих наслаждений неудовлетворение или излишество. Только тогда ты избавишься от действительных страданий, когда другие будут тебя избавлять от них, а не ты сам, — как теперь, когда из страха воображаемых страданий ты лишаешь себя самой жизни.
«Знаю, что жизнь для самого себя, жизнь такая, при которой необходимо, чтобы все любили меня больше всех, и я любил бы только себя, и при которой я мог бы получить как можно больше наслаждений и избавиться от страданий и смерти, — знаю, что такая жизнь есть величайшее и не перестающее страдание. Чем больше я буду любить себя и бороться с другими, тем больше другие будут ненавидеть меня и тем злее бороться со мной; чем больше я буду ограждаться от страданий, тем они будут мучительнее; чем больше я буду ограждаться от смерти, тем она будет страшнее.
«Знаю, что, что бы ни делал человек, он не получит блага до тех пор, пока не будет жить сообразно закону разумной жизни. Закон же этот не есть борьба, а, напротив, взаимное служение существ друг другу.[1]
«Всё это я знаю, но я полагаю свою жизнь только в своем собственном отдельном существовании, и мне невозможно полагать ее в благе других существ».
«Ничего не знаю», — говорит просветленный человек, — знаю только то, что моя жизнь и жизнь мира, которые прежде казались мне злой бессмыслицей, теперь имеют для меня цельный, разумный смысл: обе эти жизни живут и стремятся к одному и тому же благу через подчинение одному и тому же закону разума, который я знаю в себе».
«А мне невозможно это», говорит заблудший человек. И вместе с тем нет человека, который не делал бы этого самого невозможного и в этом самом невозможном не полагал бы лучшего блага своей жизни.
«Невозможно полагать свое благо в благе других существ», говорят люди в минуту заблуждения. А, между тем, нет человека, который хоть когда-нибудь не бывал в таком состоянии, при котором благо других становилось его благом. «Невозможно полагать благо в трудах и страданиях для другого», говорит заблудший человек. А стоит человеку отдаться этому чувству сострадания, — и наслаждения его собственного отдельного существа теряют для него смысл, и сила жизни его переходит в труды
- ↑ Против этого абзаца пометка Л. Н. Толстого: «Вся глава эта неясна».
