В заблуждение о том, что я могу помогать другим, меня ввело именно то, что я воображал себе, что мои деньги — такие же деньги, как и Семеновы. Но это была неправда.
Существует общее мнение, что деньги представляют богатство; богатство же есть произведение труда, и потому деньги представляют труд. Мнение же это так же справедливо, как и то, что всякое государственное устройство есть последствие договора (contrat social).[1] Все любят верить в то, что деньги есть только средство обмена труда. Я наделал сапог, ты напахал хлеба, он выкормил овец; вот, чтобы нам удобнее меняться, мы заводим деньги, представляющие соответствующую долю труда, и посредством их промениваем подметки на баранью грудинку и десять фунтов муки. Мы посредством денег обмениваемся своими произведениями, и деньги каждого из нас представляют наш труд. Это совершенно верно, но верно только до тех пор, пока в обществе, где происходит этот обмен, не появилось насилие одного человека над другим, не только насилие над чужим трудом, как это бывает при войнах и рабстве, но даже не употребляется насилия для защиты произведений своего труда от других. Это будет справедливо только в обществе, члены которого вполне исполняют христианский закон, — в обществе, где просящему дают и где у взявшего не просят назад. Но как только в обществе употребляется какое бы то ни было насилие, так тотчас значение денег для владельца их уже теряет значение представителя труда, а получает значение права, основанного не на труде, но на насилии.
Как только есть война и один человек отнял что-нибудь у другого, так уж деньги не могут быть всегда представителями труда: деньги, которые получил воин за проданную им военную
- ↑ [общественный договор.]
