|
29. Отец мой, который дал мне их, больше всех; и никто не может похитить их из руки отца моего. |
Отец мой, который вручил мне их, больше всех, и никто не может отнять их у отца моего. |
|
Ин. XI, 25. Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет. |
Я — пробуждение и жизнь. Тот, кто верует в меня, хоть и умрет, жив будет. |
|
26. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек. |
И всякий живущий и верующий в меня не умрет в этом веке. |
|
Ин. X, 30. Я и отец одно. |
Я и отец — одно. |
Евреи умоляют Иисуса открыть им, Христос ли он. Они видимо страдают так, как страдали и страдают многие прежде и теперь, сомневаясь в том, что Христос есть второе лицо троицы, и боясь одинаково отвергнуть то, чему верят миллионы и исповедуют как истину веры, без которой нельзя спастись, и признать ложь за истину. Они умоляют Иисуса облегчить их душу, вывесть из мучительного сомнения. И что он отвечает им? Продолжает поговорку об овцах и говорит: что он и отец — одно, но не отвечает на их вопрос ни да, ни нет, не разрешает их мучительного сомнения, и не их одних, но всех нас, миллиардов людей, живших после него. Если он был Бог, то как же мог всемогущий, всеведущий, всеблагий Бог не знать всех тех страданий, которые примут и те евреи, и мы с миллиардом людей, мучимые сомнениями и лишенные спасения? Он не мог не пожалеть их и нас. И ему стоило только сказать: да, я Бог, и евреи и мы были бы блаженны.
Но не только Бог, если он был святой человек, но и не только святой человек, если он был просто человек, если бы он был даже злой обманщик, он, зная всю бездну зла, которое произойдет от этого сомнения, не мог не сказать тогда да или нет: да, я Христос, мессия; нет, я не мессия. Но он не сказал ни того, ни другого. И все евангелисты прямо записали это, записали именно эту жестокость его, если он был Бог, как понимает церковь; это уклонение его, если он был человек, как понимают историки. Он не сказал им ни того, ни другого, а повторил яснее, сильнее то, что он прежде говорил.
