синѣется, а тамъ еще горы — все выше и выше поднимаются. А выше всѣхъ, — бѣлыя, какъ сахаръ, горы стоять подъ снѣгомъ. И одна снѣговая гора выше другихъ шапкой стоитъ. На восходъ и на закатъ — все такія же горы; кое-гдѣ аулы дымятся въ ущельяхъ. Ну, думаетъ: это все ихняя сторона. Сталъ смотрѣть въ русскую сторону: — подъ ногами рѣчка, аулъ свой, садики кругомъ. На рѣчкѣ, какъ куклы маленькія видно, — бабы сидятъ, полоскаютъ. За ауломъ пониже гора, и, черезъ нее еще двѣ горы, по нимъ лѣсъ, а промежь двухъ горъ синѣется ровное мѣсто, и на ровномъ мѣстѣ, далеко-далеко, точно дымъ стелется. Сталъ Жилинъ вспоминать, когда онъ въ крѣпости дома жилъ, гдѣ солнце всходило и гдѣ заходило. Видитъ — тамъ точно, въ этой долинѣ должна быть наша крѣпость. Туда, промежъ этихъ двухъ горъ, и бѣжать надо.
Стало солнышко закатываться. Стали снѣговыя горы изъ бѣлыхъ — алыя; въ черныхъ горахъ потемнѣло; изъ лощинъ паръ поднялся, и самая та долина, гдѣ крѣпость наша должна быть, — какъ въ огнѣ загорѣлась отъ заката. Сталъ Жилинъ вглядываться, — маячитъ что-то въ долинѣ, точно дымъ изъ трубъ. И такъ и думается ему, что это самое — крѣпость русская.
Ужъ поздно стало. Слышно — мулла прокричалъ. Стадо гонятъ — коровы ревутъ. Малый все зоветъ: «пойдемъ», а Жилину и уходить не хочется.
Вернулись они домой. «Ну, думаетъ Жилинъ, теперь мѣсто знаю, надо бѣжать». Хотѣлъ онъ бѣжать въ ту же ночь. Ночи были темныя, — ущербъ мѣсяца. На бѣду — къ вечеру вернулись татары. Бывало, пріѣзжаютъ они — гонять съ собой скотину, и пріѣзжаютъ