ихъ, когда былъ свѣтъ въ острогѣ; а по праздникамъ ходилъ въ острожную церковь, читалъ Апостолъ и пѣлъ на клиросѣ, — голосъ у него всё еще былъ хорошъ». Начальство любило Аксёнова за его смиренство, а товарищи острожные почитали его и называли «дѣдушкой» и «божьимъ человѣкомъ». Когда бывали просьбы по острогу, товарищи всегда Аксёнова посылали просить начальство, и когда промежь каторжныхъ были ссоры, то они всегда къ Аксёнову приходили судиться.
Изъ дому никто не писалъ писемъ Аксёнову, и онъ не зналъ, живы ли его жена и дѣти.
Привели разъ на каторгу новыхъ колодниковъ. Вечеромъ всѣ старые колодники собрались вокругъ новыхъ и стали ихъ разспрашивать, кто изъ какого города или деревни и кто за какія дѣла. Аксёновъ тоже подсѣлъ на нары подлѣ новыхъ и, потупившись, слушалъ, кто чтó разсказывалъ. Одинъ изъ новыхъ колодниковъ былъ высокій, здоровый старикъ лѣтъ 60-ти, съ сѣдой. стриженой бородой. Онъ разсказывалъ, за что его взяли. Онъ говорилъ:
— Такъ, братцы, ни за что сюда попалъ. У ямщика лошадь отвязалъ отъ саней. Поймали, говорятъ: укралъ. А я говорю: я только доѣхать скорѣй хотѣлъ, — я лошадь пустилъ. Да и ямщикъ мнѣ пріятель. Порядокъ, я говорю? — Нѣтъ, говорятъ, укралъ. А того не знаютъ, чтó и гдѣ укралъ. Были дѣла, давно бы слѣдовало сюда попасть, да не могли уличить, а теперь не по закону сюда загнали. Да врёшь, — былъ въ Сибири, да не долго гащивалъ.
— А ты откуда будешь? спросилъ одинъ изъ колодниковъ.
