его жены нетолько не непріятны были, но доставляли единственно возможное счастіе больному. Когда она подходила къ нему, въ особенности когда дѣлала что нибудь около него, большіе блестящіе глаза больнаго съ выраженіемъ страстной мольбы и упорной надежды слѣдили за нею.
Видъ брата и близость смерти возобновили въ душѣ Левина то чувство ужаса передъ неразгаданностью смерти, которое охватило его въ тотъ осенній вечеръ, когда умеръ старикъ дядька и онъ убѣгалъ отъ бѣшеной собаки. Чувство это теперь было еще сильнѣе, чѣмъ прежде; еще менѣе, чѣмъ прежде, онъ чувствовалъ себя способнымъ познать смыслъ смерти, но теперь, благодаря его любви къ женѣ и ея близости, недоумѣніе это не приводило его въ отчаяніе: онъ видѣлъ возможность жить если не для себя, то для нея, не думая о смерти, и, что болѣе всего утѣшаетъ его, онъ видѣлъ, что его жена смотрѣла на смерть, обходилась съ ней безъ отчаянія, стало быть, это можно было.
Послали за докторомъ. Докторъ сказалъ, что агонія можетъ продолжаться еще часовъ 10. Въ эти 10 часовъ Левинъ просидѣлъ у него, изрѣдка выходя къ женѣ. Но послѣ 10 часовъ къ утру наступила не смерть, а больной понемногу оживалъ и пришелъ въ прежнее состояніе. Онъ опять сталъ садиться, кашлять, сталъ говорить и попросилъ молока и выпилъ.
Прошелъ день, два, три, прошла цѣлая недѣля. Больной опять пересталъ думать о смерти, опять сталъ надѣяться, придумывать средства и сдѣлался еще болѣе раздражителенъ и мрачен. Никто, ни братъ, ни Катя, не успокоивали его. Онъ на всѣхъ сердился и всѣмъ говорилъ непріятности, всѣхъ упрекалъ въ своихъ страданіяхъ и требовалъ, чтобы ему привезли знаменитаго Доктора изъ Петербурга.
Катя на 4-й день уговорила мужа, положеніе котораго, она видѣла, было мучительно, ѣхать въ Москву за докторомъ, чтобы или привезти его или привезти его совѣты. Левинъ поѣхалъ. Онъ былъ радъ уѣхать. Онъ боялся сойти съ ума. То величественное, торжественное чувство смерти, которое онъ испыталъ, когда братъ призвалъ его, было разрушено. Человѣкъ умиралъ, и ему давали изъ стклянокъ лекарства, искали лекарствъ, докторовъ, и всѣ только однаго желали — чтобы онъ умеръ, умеръ какъ можно скорѣе. Помочь ему въ жизни Левинъ не могъ, въ смерти также. А присутствуя тутъ, потворствуя ему, онъ чувствовалъ, что кощунствовали надъ религіей и надъ таинством смерти. Страданія больнаго, въ особенности отъ пролежней, которые уже нельзя было залѣчить, все увеличивались. Кромѣ того, онъ не зналъ, что ему дѣлать. Жена
