Онъ оставилъ портретъ неоконченнымъ, писалъ подъ руководствомъ Профессора живописи этюды съ натуры и готовилъ матерьялы для задуманной имъ исторической картины «Смерть Мономаха». Он выписалъ много книгъ и читалъ ихъ и рисовалъ эскизы.
Голенищевъ пришелъ рано и принесъ новыя, полученныя имъ изъ Россіи, газеты и журналы. За кофеемъ дома, т. е. въ маленькой гостиной, сидѣли, разговаривая о русскихъ новостяхъ, почерпнутыхъ изъ газетъ. Въ одной изъ газетъ была статья о русскомъ художникѣ, жившемъ во Флоренціи и оканчивавшемъ картину, о которой давно ходили слухи и которая впередъ была куплена. Въ статьѣ, какъ и всегда, были укоры правительству и Академіи за то, что замѣчательный художникъ былъ лишенъ всякаго поощренія и помощи.
— Да ты видѣлъ его картину? — спросилъ Вронской.
— Видѣлъ, — отвѣчал Голенищев. — Разумѣется, онъ не лишенъ дарованія; но фальшивое совершенно направленіе. Все то же Ивановско-Штраусовско-Ренановское отношеніе къ Христу и религіозной живописи.
— Что же представляетъ картина? — спросила Анна.
— Слово къ юношѣ, который спрашивалъ, чѣмъ спастись. Христосъ представленъ Евреемъ со всѣмъ реализмомъ новой школы и умнымъ дипломатомъ, который знаетъ, чѣмъ задѣть юношу, — отдай имѣнье. Я не понимаю, какъ они могутъ такъ грубо ошибаться. Во первыхъ, искуство не должно спорить. А Христосъ уже имѣетъ свое опредѣленное воплощеніе въ искуствѣ великихъ мастеровъ. Стало быть, если они хотятъ изображать не Бога, a революціонера или мудреца, то пусть берутъ изъ исторіи Сократа, Франклина, но только не Христа. Мы привыкли соединять съ понятіемъ Христа Бога, и потому, когда мнѣ представляютъ Христа какъ начальника партіи — человѣка, у меня является споръ, сомнѣніе, сравненіе. А этого то не должно быть въ искуствѣ. Они берутъ то самое лицо, которое нельзя брать для искуства.
То, что это соображеніе было одно изъ миліоновъ другихъ соображеній, которыя Михайловъ зналъ, всѣ бы были вѣрны, онъ полюбилъ Голенищева за это замѣчаніе, и тотчасъ же вся картина его предстала опять въ томъ глубокомъ значеніи, которое онъ самъ приписывалъ ей. Если бы человѣкъ былъ въ состояніи сдѣлать существо, которое говоритъ, двигается и живетъ, судьи стали бы разсматривать это существо и, открывъ ему ротъ, нашли бы, что у этого существа есть маленькій язычекъ въ концѣ неба и сказали бы: «однако какъ вѣрно онъ сдѣлалъ это, даже и маленькій язычекъ не забытъ». Подобное же чувство испытывалъ Михайловъ, слыша замѣчаніе Голенищева. Онъ хвалилъ за то, что не забытъ былъ язычекъ.