ноги, вызоветъ не вымышленныя, но настоящія судороги въ ногахъ. Такъ и можно жить спокойно безъ свѣта, безъ знакомыхъ, если знать, что свѣтъ всегда открытъ для меня, но если знать, что закрытъ свѣтъ, вызоветъ судороги тоски, одиночество. Еще хуже то, что испытывали Удашевъ и Анна, — сомнѣніе въ томъ, закрытъ или незакрытъ свѣтъ и насколько. Для обоихъ — людей, находившихся всегда въ томъ положеніи, что и въ голову имъ никогда не приходилъ вопросъ о томъ, хочетъ или нехочетъ тотъ или другой быть знакомымъ, это положеніе сомнѣнія было мучительно. Мучительно тѣмъ, что оно было унизительнымъ. Пріѣхавъ въ Петербургъ и устроившись на большую ногу на Литейной, товарищи, пріятели, братъ Удашева сейчасъ же побывали у него и представились его женѣ. Но уже въ мужскомъ обществѣ оба супруга почувствовали тотчасъ оттѣнокъ различныхъ отношеній женатыхъ и неженатыхъ. Женатые не говорили о своихъ женахъ и рѣже ѣздили. Старшій братъ Удашева, женатый, не говорилъ о женѣ. Удашевъ объяснялъ это тѣмъ, что это дѣлалось подъ вліяніемъ матери, съ которой онъ разорвалъ сношенія вслѣдствіи женитьбы. Обычные выбравшіеся посѣтители были тотъ же Марковъ, другой такой же великосвѣтскій [1 не разобр.], и другъ Грабе. Дѣло, повидимому, пустое, только забавное — приготовленіе туалета, шляпы, росписаніе адресовъ, дѣло первое визитовъ для Удашева было такимъ дѣломъ, о которомъ мужъ съ женой боялись говорить, и Анна краснѣла отъ волненія, когда говорила. Когда наступилъ день, Удашевъ мелькомъ спросилъ списокъ, и Анна показала. Ея другъ Голицына Бѣлосѣльская. Его belle soeur.[1] Онъ невольно покачалъ головой, и сейчасъ же Анна поняла и высказала свою мысль.
— Я поѣду, а ужъ ея дѣло будетъ....
Онъ не далъ договорить.
— Ну да, разумѣется. — И заговорилъ, хваля вкусъ ея новаго туалета.
Случилось то, что они ждали оба, хотя не признавались. Голицына не приняла и отдала не визитъ, а прислала карточку, но на слѣдующій раутъ приглашенія не было. Сестра приняла — желчная, морфиномъ заряженная, и наговорила непріятностей и не отдала. Она хотѣла излить свою злобу. Сестра Грабе отдала визитъ, но она была чудачка и видно, что она совершила геройскій поступокъ. Остальные не приняли и не отдали. Положеніе стало ясно. Ногъ нельзя было вытянуть, и начались судороги. Кромѣ того, Алексѣй Александровичъ встрѣчался, казалось, вездѣ, какъ больной палецъ. Матрена Филимоновна приходила разсказывать о сынѣ, и безпокойство Анны все усиливалось. Хуже всего было то, что Удашевъ ѣздилъ изъ дома не въ свѣтъ, хотя онъ два раза былъ на балѣ, но въ
- ↑ [свояченица.]
