Хозяйка стала собирать игроковъ, и группа около Анны стала увеличиваться. Вронский говорилъ съ Корнаковымъ, объясняя ему, почему онъ не пріѣхалъ обѣдать. Анна говорила съ подошедшими гостями, и оба они говорили только другъ для друга; оба только думали о томъ, когда и какъ они успѣютъ остаться одни. И онъ хорошо зналъ по ея взгляду, что она недовольна имъ, и она знала, что онъ не считаетъ себя виноватымъ.
Крокетъ-граундъ былъ единственный въ Петербургѣ настоящій англійскій на стриженомъ газонѣ, съ фонтаномъ по серединѣ. Общество собралось большое и раздѣлилось на 3 партіи: въ одной партіи другъ противъ друга играли Баронъ съ Бетси и Вронской съ Анной. Человѣкъ 20 мущинъ и женщинъ, сильныхъ, здоровыхъ, перепитанныхъ хорошей ѣдой и винами, одѣтыя въ самыя неудобныя для всякаго рода движеній платья — мущины съ узкими, угрожающими лопнуть панталонами, съ голыми уродливыми мужскими шеями, съ лентами на шляпахъ и браслетами на рукахъ, женщины въ прическахъ, по вышинѣ и объему своему равняющимися бюсту и съ колеблющимися, какъ у овецъ, курдюками на задахъ и обтянутыми животами и ногами, лишенны[ми] свободнаго движенія впередъ, толпились и медленно среди неоживленнаго говора двигались по площадкѣ и кругомъ ея. Въ игрѣ этой, какъ и всегда, происходила борьба между большинствомъ, которые прямо выказывали, что имъ скучно, и другими (хозяева въ томъ числѣ), которые съ нѣкоторымъ усиліемъ надъ собой старались увѣрить себя и другихъ, что имъ близко къ сердцу вопросъ о томъ, какъ бы прежде прогнать шары черезъ воротки. Къ таковымъ принадлежалъ Вронской. И хозяинъ и хозяйка были благодарны ему. Ибо противуположные, изъ которыхъ главой былъ Корнаковъ, лѣниво разваливаясь на желѣзныхъ лавкахъ и стульяхъ съ стальными пружинами, забывали свой чередъ и говорили, что это невыносимо глупо и скучно. Вронскому было весело и потому, что онъ съ своимъ спокойнымъ, добродушнымъ отношеніемъ ко всему и въ крокетѣ видѣлъ только крокетъ, и, главное, потому, что то дѣтское чувство влюбленности, которое было въ Аннѣ, сообщалось и ему. Ему весело было, что они на одной сторонѣ, что она спрашиваетъ его, какъ играть, что онъ говоритъ съ ней, глядя ей въ глаза. Въ критическую минуту партіи, когда ей пришлось играть и шары стояли рядомъ, она взяла молотокъ, поставила свою сильную маленькую ногу въ туфлѣ на шаръ и оглянулась на него.
— Ну какъ? научите, — сказала она улыбаясь.
И имъ обоимъ казалось, такъ много, такъ много таинственно значительнаго и запрещеннаго и поэтическаго было сказано въ этихъ трехъ словахъ, что никакое объясненіе того, что значили для нихъ двухъ эти 3 слова, не удовлетворило бы ихъ. Только встрѣтившійся взглядъ и чуть замѣтная улыбка сказала, что все это — это невыразимое — понято обоими.
