— Ради Бога, — повторилъ онъ.
— Я брюхата, — сказала она тихо, и руки и губы ея задрожали. Но она не спускала съ него глазъ.
Она не ошиблась: ужасъ и растерянность выразились на его лицѣ. Онъ хотѣлъ что то сказать и остановился. Онъ выпустилъ ея руку и опустилъ голову. Потомъ онъ взглянулъ на нее, стараясь проникнуть въ ея чувство, поцѣловалъ ея руку, всталъ и молча прошелся по терасѣ.
— Такъ это кончено! — сказалъ онъ, рѣшительно подходя къ ней. — Ни я, ни вы не смотрѣли на наши отношенія какъ на игрушку, и теперь это рѣшено. Необходимо кончить всю эту ложь, весь этотъ стыдъ, — сказалъ онъ оглядываясь, — подъ к[оторыми] мы живемъ.
— Какъ же кончить? — сказала она съ злой насмѣшкой.
Она теперь совершенно успокоилась, и лицо ея сіяло вызывающей дерзкой радостью, выраженіе которой такъ зналъ въ ней и котораго такъ боялся Вронскій.
— Оставить мужа и соединить нашу жизнь. Она соединена и такъ.
— Но какъ?[1] Въ этомъ то и трудность, — сказала она съ той же насмѣшкой надъ самой собою и безвыходностью своего положенія.
— Надо придумать какъ, — сказалъ онъ строго. — Все лучше, чѣмъ то унизительное положеніе, въ которомъ мы оба. Знать, что мужъ все знаетъ, и обманывать...
— Ахъ, онъ ничего не знаетъ и не понимаетъ, — заговорила Анна быстро, едва поспѣвая выговаривать одно слово за другимъ. — Онъ ничего, ничего никогда не понималъ и теперь не понимаетъ. Если бы онъ понималъ что-нибудь, развѣ бы онъ[2] оставилъ меня?[3] Онъ дальше своего министерства не понимаетъ и не признаетъ жизни. И все, что мѣшаетъ его успѣху, для него вредно. И жена, которая оставитъ его, испортитъ ему карьеру. И потому онъ не пуститъ меня. А ему все равно.
«Ахъ, если бы это было такъ, — думалъ Вронскій, слушая ея неестественно быструю рѣчь, какъ будто подсказываемую ей кѣмъ то. — Ахъ, если бы это было такъ, но онъ, мужъ, понимаетъ многое, и онъ любитъ и ее и сына, и она себя обманываетъ и заглушаетъ свое раскаяніе, говоря это».
Алексѣй Александровичъ Каренинъ со времени перваго объясненія съ женою послѣ вечера у... болѣе не пытался