будто сердясь на то, что онъ такъ непривычно ходить не въ своемъ мѣстѣ, стала бить подушки, трясти какими то простынями.
Всѣ эти столь привычные предметы, звуки[1] имѣли теперь значеніе для Алексѣя Александровича и мучали его.
Какъ человѣку съ больнымъ пальцемъ кажется, что какъ нарочно онъ обо все ушибаетъ этотъ самый палецъ, такъ Алексѣю Александровичу казалось, что все, что онъ видѣлъ, слышалъ, ушибало его больное мѣсто въ сердцѣ.
На каждомъ протяженіи въ своей прогулкѣ и большей частью на[2] паркетѣ свѣтлой столовой онъ останавливался и говорилъ себѣ: «Да, это необходимо рѣшить и прекратить и высказать свой взглядъ на это и свое рѣшеніе. Но высказать что же и какое рѣшеніе? Что же случилось? Ничего. Она долго говорила съ нимъ. Ну, что же?[3] Можетъ быть, я вижу что то особенное въ самомъ простомъ, и я только подамъ мысль»... и онъ трогался съ мѣста; но какъ только онъ входилъ въ темную гостиную, ему вдругъ представлялось это преображенное, мелкое, веселое и ужасное выраженіе лица, и онъ понималъ, что дѣйствительно случилось что то[4] неожиданное и страшное и такое, чему необходимо положить конецъ, если есть еще время. Онъ входилъ въ кабинетъ и тутъ, глядя на ея столъ съ лежащей наверху малахитоваго бювара начатой запиской, онъ живо вспоминалъ ее тою, какою она была для него эти 6 лѣтъ — открытою,[5] простою и довольно поверхностною натурою, вспоминалъ ея вспыльчивость, ея несправедливыя[6] досады на него[7] и потомъ простое раскаяніе — слезы дѣтскія почти и нѣжность, да, нѣжность. «А теперь? Нѣтъ этаго теперь, рѣже и рѣже я вижу и понимаю ее, и больше и больше выступаетъ что то новое, неизвѣстное. Есть же этому причина». Вспоминалъ онъ тоже свое часто повторявшееся въ отношеніи ея чувство своей недостаточности. Онъ вспоминалъ, что часто она какъ будто чего то требовала отъ него такого, чего онъ не могъ ей дать, и какъ онъ успокоивалъ себя, говоря: нѣтъ, это мнѣ только такъ кажется. А, видно, было что то между ними, и вотъ эта трещина оказалась.
«Все равно, я долженъ объясниться и разрѣшить все это».
Румяное, круглое лицо съ огромнымъ шиньономъ въ бѣлѣйшихъ воротничкахъ высунулось изъ двери спальной.
— Извольте ложиться, Алексѣй Александровичъ, я убралась,[8] — сказала Аннушка.
- ↑ Зачеркнуто: какъ ножомъ рѣзали его въ самое сердце.
- ↑ Зач.: серединѣ въ темной гостиной
- ↑ Зач.: Вольно же мнѣ видѣть въ этомъ что то особенное.
- ↑ Зач.: и холодъ охватывалъ его сердце.
- ↑ Зач.: до послѣдних извивовъ души
- ↑ Зач.: почти всегда
- ↑ Зач.: ея грубыя слова, укоризны иногда
- ↑ Зач.: сказалъ голосокъ горничной
