развитія воли умственной: занимаясь какимъ-нибудь [дѣломъ], устремляй на него всѣ свои силы. Но въ душѣ своей я нахожу вмѣстѣ съ тѣмъ трогательное воспоминаніе о томъ радостномъ чувствѣ, съ которымъ я открывалъ и записывалъ эти правила. Мнѣ казалось, что теперь ужъ, когда правило записано, я всегда [буду] сообразоваться съ нимъ. — Потомъ въ жизни я старался прилагать эти правила, выписывалъ изъ нихъ важнѣйшія и задавалъ себѣ, какъ урокъ, пріучаться къ нимъ. И много, много другихъ внутреннихъ движеній и переворотовъ произошло со мной въ это время; но къ чему разсказывать эту грустную по безплодности, закрытую моральную механику каждой души человѣческой. — Кромѣ того, въ это же лѣто я прочелъ Principes philosophiques[1]Вейса и нѣсколько вещей Руссо и дѣлалъ на нихъ свои письменныя замѣчанія. Въ головѣ моей происходила горячечная усиленная работа. Никогда не забуду сильнаго и радостнаго впечатлѣнія и того презрѣнія къ людской лжи и любви къ правдѣ, которыя произвели на меня признанія Руссо. — «Такъ всѣ люди такіе же, какъ я, думалъ я съ наслажденіемъ: не я одинъ, такой уродъ, съ бездной гадкихъ качествъ родился на свѣтѣ. — Зачѣмъ же они всѣ лгутъ и притворяются, когда уже всѣ обличены этой книгой?» спрашивалъ я себя. И такъ сильно было въ то время мое стремленіе къ знанію, что я ужъ не признавалъ почти ни дурнаго ни хорошаго. Одно возможное добро мнѣ казалась искренность какъ въ дурномъ, такъ и въ хорошемъ. Разсужденіе Руссо о нравственныхъ преимуществахъ дикаго состоянія надъ цивилизованнымъ тоже пришлось мнѣ чрезвычайно по сердцу. Я какъ будто читалъ свои мысли и только кое-что мысленно прибавлялъ къ нимъ. ...... .......... ........ ........ ........ ...................................................................................
Одно было нехорошо. Не считая никого достойнымъ понимать мои умствованія, я никому не сообщалъ ихъ и все болѣе и болѣе разобщался и холодѣлъ ко всему семейству. Я не только не привязывалъ себя къ жизни новыми нитями любви, я понемногу разрывалъ тѣ, которыя существовали. Я думалъ, что мнѣ никого не нужно въ жизни. Впрочемъ, это не былъ эгоизмъ, это была неопытная гордость молодости. Ежели я хладѣлъ къ другимъ, то не потому, что бы я любилъ себя. Напро- тивъ, я все это время былъ недоволенъ собой, не любилъ себя. Одно, что мнѣ нравилось въ себѣ, это умъ, который доставлялъ мнѣ наслажденія. Но я любилъ ни себя, ни другихъ, а чувствовалъ въ себѣ силу любви и любилъ что то такъ, in's blaue hinein.[2] Скоро однако эта потребность любви приняла болѣе положительное направленіе. —
