красива и не весела, какъ мать, а напротивъ скучлива. — Когда она хотѣла быть веселой, то выходило какъ-то странно, какъ будто она смѣялась надъ собой и надъ всѣмъ свѣтомъ, чего она вѣрно не хотѣла. — Часто я удивлялся, когда она говорила такія фразы: «Да, я ужасно какъ хороша собой. Какже всѣ въ меня влюблены» и т. п., но зато во всѣхъ пріемахъ ея видно было великодушное желаніе пожертвовать собой для любви къ кому-нибудь. — Мать была акуратна, она неряха. —
Петръ Васильевичъ былъ мраченъ, и, какъ я послѣ рѣшилъ, мрачность эта происходила отъ убѣжденія, что онъ пожертвовалъ своей карьерой матери. Онъ на всѣхъ сердился за то, что онъ былъ почтительный сынъ матери и пожертвовалъ ей собою. Онъ дралъ съ мужиковъ, но самъ Богъ не разувѣрилъ бы его, онъ, сердился бы и на Бога. — Онъ почтит[еленъ] [къ] матери.
Въ то короткое время, когда я видѣлъ вмѣстѣ эти три лица: папа, Дуничку, какъ ее звала мать, и Петра Васильевича, вотъ что я успѣлъ замѣтить.
Папа былъ постоянно въ томъ же расположеніи духа, которое меня поразило въ немъ, когда мы пріѣхали. Онъ былъ такъ веселъ, молодъ, полонъ жизни, что лучи этаго счастія распространялись на всѣхъ окружающихъ. — Онъ со всѣми сталъ еще добрѣе, ласковѣе, особенно съ Любочкой, къ которой, я замѣтилъ, въ немъ въ это время, кромѣ всегдашней любви, присоединилось чувство какого-то уваженія, почти боязни. Разъ онъ, разговаривая о чемъ-то очень веселомъ на балконѣ съ Дуничкой, вдругъ взглянулъ на Любочку, покраснѣлъ и тотчасъ, покряхтывая и подергивая плечомъ, отошелъ отъ Дунечки. —
Съ Мими же, я замѣтилъ, онъ въ это время сдѣлался особенно сухъ и обходилъ ее, какъ непріятное воспоминаніе. Вся его веселость вдругъ пропадала, какъ только онъ обращался къ ней.
Авдотья Васильевна, бывшая большей частью весела, необыкновенно мила и естественна, или вдругъ на нее находила такая застѣнчивость, что жалко было смотрѣть на нее: она боялась каждаго взгляда, каждаго движенья, видимо съ цѣлью преодолѣть свою застѣнчивость начинала безпрестанно говорить и говорила глупости, сама чувствуя и краснѣя еще больше. Кромѣ того, я замѣтилъ въ ея обращеньи двѣ вещи, мнѣ тогда показавшіяся странными — она въ разговорѣ употребляла безпрестанно всѣ обыкновенные выраженія папа, разумѣется, большей частью некстати и часто продолжала съ другими разговоръ, начатый съ папа, и говорила про то, чего мы вовсе не знали, какъ про вещь, которая всѣмъ должна быть извѣстна.
