удвоила жалованье и сказала, что «вы, моя милая, надѣюсь, останетесь у меня. Коли покойница находила, что вы хороши, такъ и для меня вы будете хороши», и Мими осталась. Карла Иваныча она называетъ, говоря про него, дядькой: «позовите обѣдать дядьку», и я долженъ признаться, что Карлъ Иванычъ дядька потерялъ отъ этаго немного важности въ моихъ глазахъ. Съ горничной своей она не перестаетъ ссориться, безпрестанно называетъ ее «вы, моя милая», угрожаетъ ей выгнать ее, сердится до слезъ, но никогда не приводить въ исполненіе своей угрозы, несмотря на то, что горничная Гаша, самая ворчливая и грубая горничная въ свѣтѣ, часто говорить, хлопая дверью: «что жъ прогоните, не заплачу» и т. п. Когда бабушка нѣсколько успокоилась, и насъ стали пускать къ ней, я ее всегда видалъ въ одномъ и томъ же черномъ шелковомъ капотѣ, свѣжемъ чепчикѣ и бѣломъ, какъ снѣгъ, платочкѣ, которымъ она повязывала свою шею.
Она сидитъ въ своихъ большихъ волтеровскихъ креслахъ, раскладываетъ пасьянсъ или слушаетъ старый романъ M-me Радклифъ, который, по ея желанію, читаетъ ей Мими или П. В. По лицу ея видно, что исторіи съ привидѣньями и ужасами очень мало интересуютъ ея, и мысли ея далеко въ прошедшемъ. Я не могу вѣрить, чтобы она дѣйствительно любила сочиненія M-me Радклифъ, хотя и увѣряла, что не существуетъ болѣе пріятной книги. Мнѣ кажется только, что равномѣрный звукъ читающаго голоса распологалъ ее къ мечтанію. Почти все напоминало ей матушку, такъ что часто я замѣчалъ, какъ Мими и Гаша дѣлали намъ жесты, когда мы только-что начинали говорить о вещахъ, которыя будто бы могли напомнить о матушкѣ. Никогда не забуду я ея горести при свиданіи съ папа; тѣмъ болѣе, что я тогда никакъ не понималъ, какимъ образомъ видъ папа могъ такъ опечалить ее. Когда приходили ей такія воспоминанія, она обыкновенно брала въ руки черепаховую табакерку съ портретомъ maman и до тѣхъ поръ пристально смотрѣла на нее, пока тяжелыя старческія слезы не застилали ей глаза. Тогда она брала одинъ изъ батистовыхъ платковъ, обыкновенно лежавшихъ около нея, прикладывала ихъ [къ] лицу, подзывала кого нибудь изъ насъ, клала ему руку на плечо, и слышались тяжелыя рыданія. Но не знаю, почему любовь бабушки не трогала меня и не внушала взаимности. Понималъ-ли я инстинктивно, что она любила насъ не за самихъ себя, а какъ воспоминаніе, или дѣйствительно справедливо то, что для каждой любви необходима привлекательная внешность, я не могъ ее любить, какъ матушку, скажу больше, вспоминая слова Карла Иваныча, что она хочетъ замѣнить намъ мать, я понималъ, что дать ей въ моемъ сердцѣ мѣсто любви, занимаемое воспоминаніемъ о матери, было бы хуже, чѣмъ кощунство.
