и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день зa ужином так же приятно, как он был начат.
Действительно, Левин был не в духе и, несмотря на всё свое желание быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Кити не замужем и больна, больна от любви к человеку, который пренебрег ею. Это оскорбление как будто падало на него. Вронский пренебрег ею, а она пренебрегла им, Левиным. Следовательно, Вронский имел право презирать Левина и потому был его враг. Но этого всего не думал Левин. Он смутно чувствовал, что в этом что-то есть оскорбительное для него, и сердился теперь не на то, что расстроило его, а придирался ко всему, что представлялось ему. Глупая продажа леса, обман, на который попался Облонский и который совершился у него в доме, раздражал его.
— Ну, кончил? — сказал он, встречая наверху Степана Аркадьича. — Хочешь ужинать?
— Да, не откажусь. Какой аппетит у меня в деревне, чудо. Что ж ты Рябинину не предложил поесть?
— А, чорт с ним!
— Однако как ты обходишься с ним! — сказал Облонский.
— Ты и руки ему не подал. Отчего же не подать ему руки?
— Оттого, что я лакею не подам руки, а лакей во сто раз лучше.
— Какой ты однако ретроград! А слияние сословий? — сказал Облонский.
— Кому приятно сливаться — на здоровье, а мне противно.
— Ты, я вижу, решительно ретроград.
— Право, я никогда не думал, кто я. Я — Константин Левин, больше ничего.
— И Константин Левин, который очень не в духе, — улыбаясь сказал Степан Аркадьич.
— Да, я не в духе, и знаешь отчего? От, извини меня, твоей глупой продажи...
Степан Аркадьич добродушно сморщился, как человек, которого безвинно обижают и расстраивают.
— Ну, полно! — сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь
