был поселен в Тунке, выучился по-монгольски, приобрел доверие бурят, а после вошел в особенное расположение губернатора, у которого был своего рода церемониймейстером: никакой праздник не совершался без него. Вигель, бывший в Иркутске в 1805 г., вспоминает в своих записках: «Двое несчастных, как их называют в Сибири, устроили в Иркутске театр. Один из них имел большой чин и носил знатное имя, — князь В. Н. Горчаков. От природы расточитель и плут, еще в первой молодости, разными постыдными средствами и обманом проживал он чужие деньги... Богатая жена, которой имение начинал он проматывать, разошлась с ним. Лишенный всех способов кидать деньги, он прибегнул к деланию фальшивых векселей; мошенничество его скоро открылось, и он очутился в Иркутске. Другой — Алексей Петрович Шубин был жалкое, ничтожное создание, блудливый, как кошка, глупый, как баран... Горчаков лицом и взглядом походил на ястреба, Шубин — на овцу. Ссылка связала их дружбой, любовь их поссорила. Примадонна, дочь одного сосланного польского шляхтича, тайно оказывала милости обоим антрепренерам; когда неверность ее открылась, сумасшедшие вызвали друг друга на поединок. Их до него не допустили, и все взяли сторону Шубина: Горчакова же послали в Тункинский острог. Через несколько времени воротился он из него; но Шубин торжествовал, оставшись один властелином театра и примадонны. Оба, признаюсь, были мне гадки, но Горчаков во сто раз гаже низостью души и откровенностью порока» («Записки», ч. II, стр. 188—189).
По поводу биографии Горчакова Модзалевский замечает: «Судьба князя Горчакова была, действительно, драматична и романтична и могла заинтересовать Толстого своею необычайностью. Впрочем, интерес этот не вылился в письменную форму» (ПС, стр. 205). На самом деле мы имеем шесть вариантов этой неоконченной повести. Все они касаются рождения и первых лет Василия Николаевича Горчакова, лишь в варианте № 2 (стр. 303) кратко рассказывается о Василье Николаевиче, как он жил с шестнадцатилетнего возраста. Характерна фраза, на которой обрывается рукопись: «Василій Николаевичъ сталъ пить и играть». В точности трудно установить, что именно было известно Толстому по семейным преданиям о В. Н. Горчакове до получения точных данных. В этом отношении любопытны сохранившиеся в яснополянском кабинете ширмочки с портретами Горчаковых: нижний левый овал в них пуст, так как соответствующий портрет — Василия Николаевича — был изъят в виду того, что семья хотела вычеркнуть из своего прошлого неблаговидную фигуру этого своего предка, — нужно думать, что с этим лицом был связан ряд фамильных преданий. Они не были точны и не вполне соответствовали действительности. В смысле основных данных Толстой пользовался первым томом «Российской родословной книги» Долгорукого. Родословная Горчаковых в этой книге представлена далеко не полно. Даты рожденья Василья Николаевича не имеется, поэтому Толстой наугад приурочил это рождение к 1757 г.[1] (вместо 1771 г.). О матери Василия
- ↑ Так первоначально именовалась и самая повесть у Толстого: «1757 год». Есть основания предполагать, что это название взято из рассказа Тургенева «Три портрета», в котором героиня Ольга Ивановна родится в 1757 г. Самый литературный интерес Толстого к своим семейным Горчаковским портретам соответствует основной установке повести Тургенева, начинающейся с созерцания старых фамильных портретов. Василий Горчаков — сколок с Тургеневского Василия Лачинова, прожженного авантюриста и скандалиста, а намеченный Толстым тип «Труждающихся и обремененных» соответствует смиренному и безответному Рогачеву из «Трех портретов».
