бросившихся на него, чтобы взять его, и который потомъ, когда видно стало всѣмъ, что Царская сторона пересилитъ, самъ отдался въ руки стрѣльцамъ. По молодечеству ли его, потому ли, что онъ самъ отдался, потому ли что такая судьба его была, его, — Оброську Петрова, какъ его теперь звали, и Обросима Никифорача, какъ его прежде звали на стрѣлецкой слободѣ, его знали всѣ въ народѣ, и толпа народа собралась, когда его изъ Москвы, окованнаго, привезли къ воротамъ Лавры. Онъ былъ преступникъ, измѣнникъ — всѣ знали это, но онъ занималъ всѣхъ больше даже самаго Ѳедора Леонтьевича.
— Оброську, Обросима везутъ, — кричали въ народѣ, когда его везли.
— Ишь, орлина какой! Ничего не робѣетъ. Глянька, глянька, тоже на угодника молится. —
Такъ и теперь, когда ввели Обросима Петрова въ кандалахъ, въ одной рубашкѣ распояскою, невольно всѣ, отъ двухъ палачей до бояръ, всѣ смотрѣли на него. Обросимъ, не глядя ни на кого, оглянулъ горницу, увидалъ икону и не торопливо положилъ на себя три раза со лба подъ грудь и на концы обоихъ широкихъ плечъ пристойное крестное знаменіе, гибко поклонился въ поясъ образу, встряхнулъ длинными мягкими волосами, которые сами собою загибаясь вокругъ красиваго лица легли по сторонамъ, также низко поклонился боярамъ, дьяку, палачамъ, потомъ Ѳедору Леонтьевичу и, сложивъ руки передъ животомъ, остановился молча передъ боярами, сложивъ сочныя румяныя губы въ тихое выраженье, похожее на улыбку, не вызывающую, не насмѣшливую, но кроткую и спокойную. — Изогнутый красивый ротъ съ ямочками въ углахъ давалъ ему всегда противъ воли это выраженіе кроткой и спокойной улыбки. —
Дьякъ прочелъ ему вопросы, въ которыхъ онъ долженъ былъ уличать Ѳедора Леонтьевича. Обросимъ внимательно выслушалъ, и когда дьякъ кончилъ, онъ вздохнулъ, и началъ говорить. Еще прежде чѣмъ разобрали и поняли бояре и дьяки, и палачъ, и Ѳедоръ Леонтьевичъ, что онъ говорилъ, всѣ уже вѣрили ему и слушали его такъ, что въ застѣнкѣ слышался только его звучный, извивающійся, пѣвучій и ласковый голосъ.
— Какъ передъ Богомъ батюшкой, — началъ онъ неторопливо и не останавливаясь, — такъ и передъ вами, судьи бояре, не утаю ни единаго слова, ни единаго дѣла. Съ Богомъ спорить нельзя. Онъ правду видитъ. Спрашиваете, что мнѣ сказывалъ Ѳедоръ Леонтьевичъ 8-го числа Августа прошлаго года. Было то дѣло въ Воскресенье; пришли мы къ двору Царевниному, онъ меня позвалъ и говоритъ: «Обросимъ, ты нынче поди, братъ».
И Обросимъ разсказалъ ясно, просто и живо все, что было дѣлано и говорено.
Ясно было, что всегда и во всемъ на службѣ онъ былъ передовымъ человѣкомъ, стараясь наилучше исполнять возлагаемыя
