переношу на мои поступки, совершаемые в совокупности с другими людьми и зависящие от совпадения других произволов с моим. Определить границу области свободы и зависимости весьма трудно, и определение этой границы составляет существенную и единственную задачу психологии; но, наблюдая за условиями проявления нашей наибольшей свободы и наибольшей зависимости, нельзя не видеть, что чем отвлеченнее и потому чем менее наша деятельность связана с деятельностями других людей, тем она свободнее, и наоборот, чем больше деятельность наша связана с другими людьми, тем она несвободнее.
Самая сильная, неразрываемая, тяжелая и постоянная связь с другими людьми есть так называемая власть над другими людьми, которая в своем истинном значении есть только наибольшая зависимость от них.
Ошибочно или нет, но, вполне убедившись в этом в продолжение моей работы, я, естественно, описывая исторические события 1807 и особенно 1812 года, в котором наиболее выпукло выступает этот закон предопределения,[1] я не мог приписывать значения деятельности тех людей, которым казалось, что они управляют событиями, но которые менее всех других участников событий вносили в него свободную человеческую деятельность. Деятельность этих людей была занимательна для меня только в смысле иллюстрации того закона предопределения, который, по моему убеждению, управляет историею, и того психологического закона, который заставляет человека, исполняющего самый несвободный поступок, подделывать в своем воображении целый ряд ретроспективных умозаключений, имеющих целью доказать ему самому его свободу.
1863—1869 годы — это те семь лет «непрестанного и исключительного труда»,[2] который Толстой положил на создание романа «Война и мир».
Шестидесятые годы характеризуются в истории России большим общественным подъемом. Положение народа в настоящем и его исторические судьбы особенно волновали передовое русское общество. Жизнь и творчество Толстого этих лет также отмечены напряженным интересом к народу и его истории.
Общественно-политические условия эпохи, в которую Толстой сложился и как художник и как мыслитель, обстоятельства его личной жизни, его общественная и литературная деятельность с самого начала, с 1850-х гг., способствовали развитию в нем исключительного интереса к крестьянству, к его жизни, быту. Будучи участником Крымской войны, наблюдая «защитников Севастополя на самом месте защиты»,[3] Толстой пришел к убеждению, что нужно склониться перед их «молчаливым бессознательным величием и твердостью духа».[4] В 1860-е гг., время страстного увлечения Толстого посреднической деятельностью и школой для крестьянских детей, он еще теснее сблизился с русским народом. И хотя ему казалось, что он был тогда «возбужден и радостен своими особенными, личными, внутренними мотивами», приведшими его «к школе и общению с народом»,[5] в действительности же мотивы были не «свои, личные», а связанные с общественными настроениями эпохи.
Именно в 60-е годы был не только поставлен, но выдвинут на первое место вопрос о роли народных масс в истории. В общественно-исторических условиях эпохи первого демократического подъема — истоки романа «Война и мир», в котором Толстой, как он сам говорил, любил «мысль народную, вследствие войны 12-го года».[6]
- ↑ Достойно замечания, что почти все писатели, писавшие о 12-м годе, видели в этом событии что-то особенное и роковое.
- ↑ Л.Н. Толстой, «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» — т. 16, стр. 7.
- ↑ Т. 4, стр. 6.
- ↑ Там же, стр. 7.
- ↑ П. И. Бирюков, «Лев Николаевич Толстой. Биография», М. 1906, т. I, стр. 397—398.
- ↑ «Дневники С. А. Толстой. 1860—1891», М. 1928, стр. 37.
