Деревья, кусты полыни, кучи хвороста для костров, усы, волоса, брови солдат, морды лошадей — всё было в инее. Из 3000 вышедших из Т[арутина] теперь растаяло до 900 человек. Полк стоял в чистом поле на снегу. Пробили зорю, молитву, поужинали[1] сухарями с салом, выставили часовых и[2] солдаты, окончив служебные занятия, принялись за ночные костры и разместились кучками. Душевная жизнь солдата начинается после вечерней зари у костра.
Одно из лучших мест расположения, за которое поссорились два фелдвебеля,[3] у края леса, ближе к дровам, досталось 10 роте. Огромные костры, треща и шипя, пылали на краю леса, освещая изукрашенные серебряным инеем деревья опушки и темные фигуры солдат.
У офицеров уже были балаганчики из хворосту, накрытые соломой и рогожами, но офицеры тоже сидели у костров, около которых на сажень таял снег и даже обсохла земля и было так тепло, что голые солдаты выпаривали вшей.
Около фелдвебельского костра собралось много солдат.[4] Солдаты[5] не стеснялись его присутствия, и разговор, пересыпанный ругательствами и шутками, не замолкал, но сосредоточивался в противуположной от офицера стороне костра.⟩
[6]Все практические вопросы жизни, прежде вызывавшие в нем тревогу и поспешность, страх не ошибиться, теперь разрешались для него самым легким способом. Какой-то внутренний, прежде неслышный голос теперь всегда указывал, что можно и нужно, чего нельзя и не нужно сделать. Близкие окружающие люди, прежде представлявшиеся помехой для жизни, теперь,[7] какие бы они ни были, поглощали всё внимание и деятельность Пьера.
- ↑ Зачеркнуто: кашей
- ↑ Зач.: начался для солдат тот период задушевной жизни, когда
- ↑ Зач.: досталось
- ↑ Зач.: и шел оживленный разговор. Офицер, завернутый в шинель, сидел на чурке, которую подложили ему, и
- ↑ Зач.: не обходили его, ⟨ока[зывали]⟩ поправляли перед ним костер, подавали огня ему в трубку, но
- ↑ На полях: Рассеян. Людей любили и уважали. К[няжну] о матери, ее любовь. Пленный француз Рамбаль; усмешка. Решился не строить, а надо. Смысл жизни от того [? ], что вокруг себя. В Москву и Петербург. У Растопчина. Хотят, чтоб я лгал. Но нет, свою свободу и готовность. Ходит по комнате на Царицыно. Ну, нечего делать. Письмом.
- ↑ Зач.: были приятные, радостные гости. Терешка, молодой лакей, с его рассказами о том, как он побил двух французов, как он мужественно защищал Савельича в церкви, несмотря на то, что Пьер чувствовал, что Терешка лжет, доставляли Пьеру удовольствие, и он часто заставлял его рассказывать и слушал с чуть заметной улыбкой. Строгий, непроницаемый вид Игната и его преданность составляли другой предмет бесконечных радостных наблюдений во время болезни Пьера. Старшая княжна, ⟨прежде бывшая⟩ с детства знакомая Пьеру только как княжна с деревянным лицом, теперь, во время его болезни, вдруг в его глазах распустилась ⟨как цветок⟩ живым прекрасным цветком ⟨из какой-то мертвой куклы. Пьер не только⟩ Пьер невольно заставил ее говорить, вспоминать, думать вслух и из наимертвейшего существа, каким она представлялась не только ему, но и всем, знавшим ее, понемногу стал перед ним выступать образ божий, столь же великий и бесконечный, как и в каждом своем проявлении. Княжна приехала к Пьеру, как к своему кормильцу, к наследнику покойного, с намерением исполнить свой долг, как она его понимала, и с намерением дать почувствовать, что она делает должное, но не нуждается ни в привязанности, ни в благодарности. ⟨И вдруг понемногу ⟨Пьер увлек, заставил⟩ она почувствовала, что к⟩ И первое время своего пребывания в Орле она была суха и холодна с Пьером. Но чем дальше, тем больше ⟨она невольно увлекалась⟩ ⟨ее⟩ Пьер вызвал княжну на рассказы из прошедшего. Казалось, главным чувством княжны за всю ее жизнь была зависть и гордость. Она хотела быть права всегда и ненавидеть всех; но Пьер видел в ее зависти желание любить, в ее гордости Вместо зачеркнутого на полях написан дальнейший текст, кончая: где в ней живая душа человека.
