Зачем он подделывался ко мне?» И лицо, и улыбка Метивье и интерес, с которым он слушал, показались ему вдруг оскорбительными. «Он заставил меня говорить. Он играет со мной. И кто? Со мной этот французишка...»
Все эти мысли в одно мгновенье промелькнули в его голове и разразились следующими словами, сказанными сдержанно бешеным голосом.
— За визиты благодарю ⟨вас⟩ господин, за ⟨ваши⟩ визиты. Дворецкий заплатит ⟨сейчас⟩. Прошу не ездить больше. ⟨Меня⟩ раздражаете. Прощайте. Идите...
⟨— Я не понимаю⟩, — с тихим удивлением ⟨начал Метивье⟩
— Не понимаешь? — кричал князь. — А я понимаю. ⟨Ты⟩ шпион. Французский шпион. Бонапартов раб, вон из моего дома, вон, я говорю. — Князь одной рукой звонил, другой ⟨угрожающим жестом⟩ указывал на дверь.
Метивье, пожав плечами, ⟨вышел. Княжна Марья и M-lle Воurienne ⟨встретили его в соседней⟩ комнате.
- № 154 (рук. № 88. Т. II, ч. 5, гл. V).
Жюли играла Борису на арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух «Бедную Лизу» и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыхание. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга, как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого и тщету радостей жизни.
⟨Так продолжалось две недели. Обоим становилось неловко.[1] Жюли очевидно уже не интересовала любовь к гробнице, а интересовал вопрос, когда и как он сделает предложение. Борис уже не мог сочувствовать смерти, так как уже в голове его совершенно созрел план о том устройстве новой жизни, которую он поведет с тремя тысячами душ, которые должны получиться за невестой. ⟨Нужно было сделать что-нибудь несообразное. Отречься от меланхолии и поговорить о деле.⟩
Однажды Борис приехал утром и привез меланхолическую книгу. Но пузырь меланхолии совершенно созрел, лопнул и из него неожиданно показалось другое.
— Жюли, я вас люблю, как лучшего друга, хотите вы быть моей женой?
— Борис! — сказала Жюли и протянула ему руку.⟩
- № 155 (рук. № 90. T. II, ч. 5, гл. XII).
По воскресеньям Марья Дмитревна ездила в остроги и тюрьмы, выкупая должников и отвозя узникам съестные припасы. Она никогда не говорила никому, куда она ездит, хотя трудно было скрыть от света то добро, которое она делала не только по острогам
- ↑ Зачеркнуто: Обоим было очевидно, что от любви к гробнице и от улыбки меланхолии
