[1]Так жил Андрей до нового 1810 года, того самого, в первый день которого должна была быть введена в действие вся новая конституция и быть первое заседание Государственного Совета. Часть своей сделанной работы, занимавшей всё его время, он передал Сперанскому. Но через несколько дней узнал, что его работа передана была опять Розенкампфу для переделки. Князя Андрея оскорбило то, что Сперанский ничего не сказал ему об этом и передал для переделки его работу тому самому лицу, к которому сам Сперанский выражал не раз полное презрение. Обстоятельство это оскорбило князя Андрея, но нисколько не поколебало того высокого мнения любви и уважения, которые он имел к Сперанскому. С упорством человека, многое презирающего, князь Андрей крепко держался за свое чувство к Сперанскому. Он раз шесть за это время был у Сперанского, всегда видел его одного и всякий раз много говорил с ним и подтверждался в высоком, совершенно особенном и необыкновенном уме Сперанского. Магницкий, с которым он имел дело по комиссии военного устава, напротив, не нравился ему. Он узнавал в нем тот неприятный тип французского esprit[2] с отсутствием французского добродушного легкомыслия, которое производило на него всегда неприятное впечатление. Магницкий говорил прекрасно, говорил часто очень умно, помнил страшно много, но на тот тайный вопрос, который мы всегда делаем себе, слушая умные речи: зачем человек говорит это, в речах Магницкого не было ответа. Однажды перед Новым годом Сперанский пригласил князя Андрея обедать en petit comité.[3]
[Далее со слов: В паркетной столовой домика у Таврического сада, отличавшегося необыкновенной чистотой..., кончая: ...того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает. — близко к печатному тексту. T. II, ч. 3, гл. XVIII.]
Магницкий сказал стихи, сочиненные им на князя В[асилия]. Жерве тотчас же импровизировал ответ, и они вдвоем представили сцену князя В[асилия] с женою. Князь Андрей хотел уехать, но Сперанский удержал его. Магницкий нарядился в женское платье и продекламировал монолог Федры. Все смеялись. Князь Андрей[4] рано раскланялся с гостями и вышел.
- ↑ На полях: Князь Андрей ездит в свет. Легитимисты и Hélène.
- ↑ [ума]
- ↑ в дружеском кружке.
- ↑ Зачеркнуто: однако не выдерживая более этой нравственной боли, простился и вышел, обещая себе никогда не бывать у них и испытывая чувство виновности и стыда. «Не то, не то», говорил он себе и, невольно перебирая все свои прежние беседы с Сперанским, иначе начинал смотреть на него. Возвратясь домой, он застал у себя Pierr’a, с которым он мало виделся за это время. — Вас нигде не найдешь, — сказал Pierre ⟨Pierre, дожидаясь его, спал у него на кресле⟩. — Уж я сел, чтоб вас дожидаться. На что похоже, что мы с вами совсем не видимся. — Я очень, очень рад, — сказал князь Андрей. ⟨Своего этого нового взгляда на Сперанского князь Андрей, не только не сообщал никому, но продолжал держать себя в обществе защитником и партизаном Сперанского, чувствуя в этом с своей стороны особенную заслугу. Проект его о военном уставе был не принят и делать князю Андрею в Петербурге было нечего, но он оставался, продолжая ездить в свет, как будто чего то ожидая. В последнее время он чаще прежнего стал видаться с Pierr’oм и несколько раз был с ним в ложе. На полях: Pierre примирился с женой. Благодетель. Его спокойствие, введение в ложу Бориса. Четыре сорта масонов.
