— Да полноте горячиться-то, — уговаривал его Тушин. — Ведь не всё по справедливости делается.
— Это вы говорите! — налившимися кровью глазами глядя на Тушина, кричал Денисов.
Но несмотря на крик и горячность Денисова, Тушин и другие больничные товарищи его все напустились на него. Все доказывали ему, что дело его очень дурно, что он только портит его, раздразнивая их своими бумагами, что единственное спасение для него состоит в том, чтобы прямо, помимо начальства, просить милости государя, и что теперь или никогда он должен написать это письмо и передать его своему приятелю, графу Ростову, у которого верно есть связи в штабе, и который передаст письмо государю. Денисов долго, молча, опустив глаза, слушал их, потом схватился за волосы и, опрокинув стул, подошел к другому столу и стал писать. Через полчаса он с робкой, странной для Ростова улыбкой подал ему письмо.
— Так что ли, — сказал он, — коли подличать. Ах, чорт возьми! — Письмо было исправлено, переписано и передано Ростову.
— Нет, брат, правдой не проживешь. Ведь ты подумай, все их мерзости... — уже поздно вечером говорил он с печальным лицом сидевшему против него Ростову. Ростов не слушал его, не понимал ничего из того, что он говорил. Глазам его представлялись всё те же завистливые, покоренные страданием лица, которые он видел в гошпитале, слышались ему звуки этих хрипений и метаний по жесткому полу и всё слышался ему тот запах мертвого тела от живых людей, который поразил его в солдатском гошпитале. «И вот он, Денисов, и нет Денисова. И что всё это значит?» думал он.
- № 92 (наборная рукопись. T. II, ч. 2, гл. I).
⟨Это состояние, в первый раз в жизни наведшее на него тоску, было ему очень тяжело и мучительно. Но это тяжелое и мучительное состояние имело для него свою неотразимую прелесть. Он боялся выйти из этого состояния. Всё в нем самом и вокруг него, во всем мире представлялось ему столь запутанным, бессмысленным и безобразным, что он боялся одного, как бы люди не втянули его опять в жизнь, как бы не вывели его из этого презрения ко всему, в котором одном он находил раздражающее, тревожное наслаждение.⟩
«Торжковская торговка клянется богом, что туфли козловые и стоят пять рублей, а она знает, что они барановые и не стоят двух. А у меня сотни рублей, которых мне некуда деть, и она в прорванной шубе[1] стоит и робко смотрит на меня. И я жалею
- ↑ Зачеркнуто: ходит по морозу, так же как ходила ее мать, обманывая моего отца, и будет ходить ее дочь, обманывая моего сына. Ежели у меня будет сын», сказал он себе краснея. «Да, у нее будет не мой сын, который бесспорно будет носить имя Безухого, а я не имел права на это имя и получил его по особой милости царя. Милость царя!Точно»
