преимуществом, которое давала ему его рана и предполагаемая от нее слабость, свободно развалясь сидел в волтеровских креслах, которые ему предложили, и принимал те мелкие услуги, которые ему оказывали.
Он понравился всем домашним Ростовых.[1] Соня видела в нем друга Nicolas, и, считая то за большую важность, с самоотвержением старалась сделать для него приятным дом его друга. Она cпрашивала, какой он любит чай, сыграла ему на клавикордах пьесу, которая ему нравилась, и показывала ему картины в зале.[2] Вера рассуждала, что он не такой человек, как все, и потому хороший. Наташа первые два часа его присутствия не спускала с него любопытных, вопросительных глаз (так что старая графиня несколько раз потихоньку заметила ей, что это неучтиво). После обеда она стала петь очевидно для него, и Васька Денисов уже говорил, что волшебница забыла своего карлика (так он себя называл) и хочет очаровать нового принца. Она смеялась, но, спев свою песенку в зале, она, беспокойно поглядывая на Долохова, вернулась в гостиную, где он сидел, и присела у стола недалеко от него, высматривая на его лице впечатление, произведенное ею, не спуская с него глаз и ожидая похвалы. Но Долохов не обращал на нее ни малейшего внимания и рассказывал что-то Лизе и Соне, обращаясь преимущественно к последней. Беспокойство Наташи и желание, чтоб ее похвалили, было так заметно, что старая графиня, улыбаясь, переглянулась с Nicolas, указывая глазами на Наташу и Долохова. Они поняли, чего ей нужно было.
— Вы любите музыку? — спросила графиня у Долохова.
— Да, очень, но я признаюсь, что ничего подобного не слыхал пению цыган, и что ни одна итальянская певица по мне не может сравниться с Акулькой.
— Вы слышали, как я пою? — спросила вдруг Наташа, краснея. — Хорошо? Лучше Акульки цыганки?
— Ах да, очень хорошо, — холодно, учтиво и ласково, как с ребенком, сказал Долохов, улыбаясь своей светлой улыбкой. Наташа быстро повернулась и ушла. С этой минуты Долохов существовал для нее, как мущина, менее, чем лакей, подававший кушанье. Вечером, как это часто бывало, графиня к себе в спальню зазвала свою любимицу и смеялась с ней тем заливающимся смехом, которым редко, но зато неудержимо смеются добрые старушки.
— Чему вы, maman? — спросила Соня из за ширмы.
— Соня, он (Долохов) не в ее вкусе, — и графиня закатывалась сильнее прежнего.
— Вы смеетесь, а не в моем вкусе, — повторяла Наташа, стараясь обидеться и не в силах удержаться от смеха.
— Что за божественное существо твоя кузина Софи! — сказал Долохов Nicolas, когда они увидались на другой день. — Да,
