улыбку и безусловно во всем соглашаясь с ним, то с Марьей Ивановной Долоховой, разговаривая с ней о ее сыне. От нее он узнал, что Федя содержал ее и сестер, что это был лучший сын и брат в мире. Марья Ивановна была искренно убеждена, что ее Федя был образец всех совершенств мира (мнение это разделял Ростов, особенно, когда ее слушал или видел самого Долохова). Она даже не допускала, чтобы возможно было иметь сколько нибудь другое мнение о ее сыне.
[Далее со слов: Да, он слишком... кончая: ...высокая, небесная душа. — близко к печатному тексту. T. II, ч. 1, гл. X.]
Долохов сам во время своего выздоровления и в своем доме был[1] часто особенно кроток и восторжен. Ростов бывал почти влюблен в него, когда этот мужественный[2] человек, обессиленный теперь раной, обращал к нему свои ярко голубые глаза и прекрасное лицо, слегка улыбался и говорил,[3] выказывая ему свою дружбу.
— Верь мне, мой друг, — говорил он, — на свете есть четыре сорта людей: одни никого не любят, никого не ненавидят, эти самые счастливые; другие, которые всех ненавидят — это Картуши, злодеи; третьи любят, кто на глаза попадется, а к другим равнодушны, этих до Москвы не перевешаешь, это все дураки; и такие есть, как я. Я люблю кого, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли мне на дороге, или на дороге любимых людей. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, сестры, два, три друга, ты в том числе, а остальных я всех ненавижу, изо всех окрошку сделаю для того, чтобы моим избранным было хорошо. — И он, улыбаясь, пожал руку Ростову.
— Да, душа моя, — продолжал он, — мущин я встречал любящих,[4] благородных, возвышенных, — он опять приласкал взглядом Ростова, — но женщин, кроме продажных тварей — графинь или кухарок всё равно — нет женщин. Нет этой чистой души, которая любила бы одной душою, как бедная Лиза любила Эраста. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!... — Он сделал презрительный жест. — Ты знаешь ли, зачем я вызвал, т. е. заставил Безухова вызвать меня? Она мне надоела. Это — рыба. Она не любила меня, она боялась. А мне любопытно было.
— Любовь есть высшее блаженство и оно еще не далось мне.
Большей частью он был кроток, но один Ростов видел его в том припадке бешенства, в котором он делывал свои страшные поступки. Это было уже при конце его болезни. Он снял повязку и велел слуге подать чистую.[5] Чистой не было и слуга побежал
- ↑ Зачеркнуто: необыкновенно тих.
- ↑ Зач.: железный
- ↑ Зач.: высказывая ему свои самые задушевные мысли
- ↑ Зач.: честных
- ↑ Зач.: Слуга замешкался
