Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину, где сильнее и сильнее разгоралась бесполезная перестрелка.⟩
- № 75 (рук. № 85. T. I, ч. 3, гл. XII).
⟨Князь Андрей долго не мог заснуть в эту памятную ночь накануне сражения, как и многие, не от того, что у него было дело, но от внутреннего, непреодолимого волнения.⟩
Военный совет, на котором он присутствовал и на котором ⟨он видел очевидное нежелание содействовать, и даже враждебность, плану предполагаемого сражения всех русских военноначальников и преимущественно самого Кутузова,⟩ оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав, Долгоруков с Вейротером или Кутузов, он не знал теперь, но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли, неужели это не может иначе делаться, неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч жизней и моей, моей ⟨жизнью и главное, славой и успехом?
«Нет, это не может быть. Верно, Кутузов спал неумышленно, только от усталости, готовясь к завтрашнему сражению», утешал он сам себя. «Но нет, не верится мне. А вместе с тем говорит мне какой то внутренний голос, что не при тех условиях, при которых мы готовились к сражению, готовятся и одерживают великие победы. Не при такой мозаичной работе приготовления возможно единство мысли и действия, энергия и воодушевление, единство силы, которые одни решают сражения.[1] Верю я, что опять мы, единично и многие из нас, будут честно исполнять свое дело, как под Шенграбеном». Ему вспомнился Тушин и его жалкая фигура, когда за его храбрость Багратион и другие начальники делали ему замечания. «Милая, жалкая и симпатическая фигура», подумал он; ему живо вспомнился этот человек, со всеми малейшими подробностями, он никак не мог понять, — почему он так помнил и любил его. «Убьют где нибудь, как и каждого из нас, как и меня убьют», и он вздрогнул, сам не зная отчего, от тумана ли, который прохватывал его или от пришедшей мысли о смерти; (он без цели, размышляя, ходил, заложив руки назад, по улице деревни перед домом главнокомандующего.) «Нет,[2] я не боюсь смерти», сказал он сам себе. «Но слишком глупо бы было быть убитым теперь и чтобы
- ↑ На полях: ⟨Отчего я один не могу сделать многого великого, когда я этого желаю и могу? Тушин — ничтожество. Я нежно добро честолюбив. Ведь я могу. Так дайте же мне.⟩
- ↑ Зачеркнуто: «Да, в этот раз я боюсь смерти», признался он сам себе.
