ее слышали. И все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее, — он помолчал, — как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились.[1]
Был 2-ой час ночи, когда Ростов, присланный к главнокомандующему от Багратиона, получил наконец переведенную и переписанную [?] диспозицию,[2] для доставления князю Багратиону, и на рысях, сопутствуемый гусаром, отправился к Позоржицу, нашему правому флангу.[3]
Накануне Ростов не спал, находясь в фланк[ерской цепи] авангарда, нынче он с вечера был назначен ординарцем Багратиона и опять ему не удалось заснуть. Он дремал все время, когда писалась диспозиция, и огорчился, когда его разбудили, сказав, что готово, и он может ехать. В первое время, сидя на лошади, он очнулся.
Ночь была темная и облачная, почти полный месяц то скрывался, то опять показывался, открывая ему со всех сторон[4] кавалерию и пехоту, в которых очевидно происходили приготовления. Несколько раз встречались ему скачущие адъютанты и верховые начальники, принимавшие его за другого и спрашивавшие его о том, какие он везет известия или приказания. Он отвечал, что знал, и спрашивал о том, что другие знали и в особенности о государе, которого он всякую минуту думал встретить.
Проехав несколько верст и желая выгадать крюк, он сбился с дороги и заехал в середину костров пехоты. Он подъехал к одному, чтобы спросить дорогу. Солдаты не спали и большая толпа сидела и стояла около ярко пылавшего костра.
- ↑ Зачеркнуто: Ростов должен был дожидаться. Князь Андрей, два дня тому назад князем Долгоруким совершенно убежденный в успешности предстоящего дела, с досадой слушал возражения Ланжерона, очевидно продиктованные чувством оскорбленного самолюбия, и еще более досадовал и недоумевал, глядя на странное презрительное положение, принятое Кутузовым в отношении Вейротера. «Неужели он в самом деле спал или он хотел показать презрение к приемам решения военных дел в кабинете? Или неужели тут играет роль только мелочно задетое самолюбие? Тогда это ужасно», говорил он сам себе. «Как быть равнодушным к делу, решающему не только судьбу восьмидесяти тысяч человек, но и судьбу русского оружия и все из-за того, что оскорблено наше мелочное самолюбие каким-нибудь или в пользу какого-нибудь австрийского шмерца. Я слушал эти распоряжения», говорил сам себе князь Андрей, «et je n’y ai rien à redire, rien à redire» [и мне нечего возразить, нечего возразить].
- ↑ Зач.: Несмотря на то, что был второй час ночи, Ростов еще должен был дожидаться диспозиции, которую торопливо переводил граф Толь с немецкого на русский язык и которую, треща перьями, переписывали несколько десятков писарей для рассылки всем отдельным начальникам частей. По дороге к авангарду во всех частях войск Н. Ростов слышал и видел движение, в то время как он дожидался, сообщившееся уже большим колесам пехотных и кавалерийских масс
- ↑ На полях: Страсть к государю. Страх и ерунда. Диспозиция трудная. N[icolas] едет, месяц, страсти, поднимают[ся] солдаты. К[нязь] Долгоруков, р[ужейная] стрельба.
- ↑ Зач.: заколебавшиеся и уже двигающиеся массы
