въ концѣ концовъ прятаться на сѣверномъ полюсѣ за ледяными горами, и, чтобы поддержать жалкое существованіе, ему приходится торговать кроличьими шкурками, какъ оборванному савояру.
Я не сомнѣваюсь, что есть люди, которые злорадно наслаждаются подобнымъ зрѣлищемъ. Эти люди, можетъ-быть, потомки тѣхъ злополучныхъ быковъ, которыхъ закалывали, какъ гекатомбы, на жертвенникахъ Юпитера. Радуйтесь, отомщена кровь вашихъ предковъ, этихъ бѣдныхъ жертвъ суевѣрія! Но насъ, людей свободныхъ отъ наслѣдственной ненависти, васъ потрясаетъ зрѣлище павшаго величія, и мы чувствуемъ самое набожное состраданіе. Эта чувствительность, быть-можетъ, помѣшала намъ придать нашему разсказу ту безстрастную серьезность, которая служить украшеніемъ историка; лишь до нѣкоторой степени намъ удалось усвоить себѣ эту серьезность, которой можно достигнуть лишь во Франціи. Скромно мы поручаемъ себя снисходительности читателя, которому всегда оказывали глубочайшее почтеніе, и этимъ заключаемъ здѣсь первую часть нашей исторіи «Боговъ въ изгнаніи».
в конце концов прятаться на северном полюсе за ледяными горами, и, чтобы поддержать жалкое существование, ему приходится торговать кроличьими шкурками, как оборванному савояру.
Я не сомневаюсь, что есть люди, которые злорадно наслаждаются подобным зрелищем. Эти люди, может быть, потомки тех злополучных быков, которых закалывали, как гекатомбы, на жертвенниках Юпитера. Радуйтесь, отомщена кровь ваших предков, этих бедных жертв суеверия! Но нас, людей свободных от наследственной ненависти, вас потрясает зрелище павшего величия, и мы чувствуем самое набожное сострадание. Эта чувствительность, быть может, помешала нам придать нашему рассказу ту бесстрастную серьезность, которая служить украшением историка; лишь до некоторой степени нам удалось усвоить себе эту серьезность, которой можно достигнуть лишь во Франции. Скромно мы поручаем себя снисходительности читателя, которому всегда оказывали глубочайшее почтение, и этим заключаем здесь первую часть нашей истории «Богов в изгнании».
