— 316 — •
розъ. Тамъ, въ уютномъ уголкѣ отчасти закрытой ложи, снова чувствуешь себя пріятно согрѣтымъ и, по крайней мѣрѣ, не истекаешь кровью въ холодѣ. Молоди ческія чары превращаютъ тамъ въ ноэзію то, чтб нѣсколько минуть на-задъ было грубою дѣііствительностыо, скорбь теряется въ цвѣточныхъ арабескахъ, и сердце скоро опять начинаешь смѣяться. Какое блаженство, когда Маріо иоетъ, и въ гла-захъ Гризи звуки возлюбленнаго соловья какъ бы отра-жаются, какъ видимое эхо! Какое наслаэденіе, когда Гризи иоетъ. и Въ ея голосѣ находятъ мелодическій откликъ нѣж-ный взглядъ и счастливая улыбка Маріо! Это милая пара, и персидскій ноэтъ, назвавшій соловья розою между птицами, а розу соловьемъ между цвѣтами, тутъ бы попалъ въ ітЬго§1іо, потому что эти оба, Маріо и Гризи, выдаются не только пѣніемъ, но и красотою.
Непріятно намъ, несмотря на ирисутствіе этой очаровательной четы, не видѣть въ Буффахъ Полину Віардо, или, какъ мы охотнѣе называемъ ее, Гарсіа. Она не замѣнёна, и никто не можетъ замѣнить ее. Эта иѣвица не соловей, у котораго только Одинъ видъ таланта, и въ чьихъ рыданіяхъ и треляхъ мы находимъ превосходный весенній жанръ; она и не роза, потому что весьма некрасива, но это та некрасивость, которая благородна, я почти сказалъ бы прекрасна, и которою иногда восторженно вдохновлялся великій риео-валыцикъ львовъ, Лакруа. Дѣйствительно, Гарсіа напоминаешь меньше цивилизованную красоту и скромную грацію нашей европейской родины, чѣмъ ужасающую грандіозность экзотической пустыни; и не разъ, въ минуты ея страстнаго пѣнья, особенно когда она очень широко раскроешь ротъ съ ослѣшітельно бѣлымн зубами и улыбнется такъ жестоко сладостно, граціозно скаля эти зубы—въ эти минуты у васъ на душѣ становится такъ, какъ будто иередъ вами должны сейчасъ же появиться и громадныя растснія и породы жи-вотныхъ Индостана или Африки; кажется, что вошь-вошь вырвутся въ воздухъ исиолинскія пальмы, обвитыя ліанами съ тысячами цвѣтовъ, и я не удивился бы, если бы но сценѣ вдругь забѣгали леопарды, или жирафы, или даже стадо слонять. Съ болынимъ удовольствіемъ услышали мы, что эта пѣвица опять на пути къ Парижу.
Между тѣмъ какъ Асасіешіе йе тивісіие находилась въ такомъ илачевнѣйіиемъ уиадкѣ, и итальянцы тоже влачили жалкое суіцествованіе, поднялась на самую радостную для
себя высоту третья лирическая сцена, Орега сошіііие. Здѣсь