причиною того, что Сергій очень много довнрялся другимъ, и эти-то другіе были піявцами, высосавшими деньги изъ духовенства. Первое мѣсто между ними надобно отдать нѣкоему Ивану Никитичу (фамилію его забылъ), по прозвищу Барбосъ, котораго архіерей привезъ съ собой изъ Костромы и сдѣлалъ своимъ письмоводителемъ и камердинеромъ. Данное ему прозвище весьма хорошо характеризовало его; это была настоящая злая собака, готовая укусить всякаго, кто былъ не въ состояніи отогнать его отъ себя палкою. И внѣшній видъ его вполнѣ соотвѣтствовалъ этому; въ теченіе своей жизни немного я видалъ физіономій, которыя ближе были похожи на собачьи, какъ физіономія этого бульдога архіерейскаго. Болѣе всего отъ него страдали пѣвчіе, дисканты и альты, которыхъ онъ не только скверно содержалъ, но и наказывалъ розгами самымъ неумолимымъ образомъ. Особенно бѣдняжкамъ доставалось изъ-за такъ называемаго тогда парада, т. е. той польской съ четырьмя рукавами одежды, которая почему-о усвоена пѣвчимъ архіерейскихъ хоровъ и до сихъ поръ остается форменнымъ платьемъ. Когда Барбосъ сшилъ имъ новое платье, то они на вопросъ: «правда ли, что вамъ сшили парад?» отвѣчали: а чортъ ему радъ. Дѣло состояло въ томъ, что за какое-либо пятнышко, за какое-либо разорванное мѣстечко на этомъ парадѣ, если онъ не учился по крайне мѣрѣ въ философіи и не былъ уже здоровеннымъ дѣтиною, Барбосъ поролъ безъ милосердія. Точно то же происходило и за другіе поступки, которые онъ считалъ достойнымъ наказанія.
Барбосъ былъ страшенъ не однимъ пѣвчимъ малюткамъ. Архіерей поручалъ ему иногда собирать прошенія явившихся къ нему просителей.
«Ну, давайте, давайте скорѣе, — кричалъ онъ, — ваши просьбы», и тутъ же одного назоветъ дуракомъ, другаго осломъ, третьяго скотиной. — За что же? спросите. А за то, что этотъ не развернулъ своего прошенія, подалъ сложеннымъ въ осьмую долю листа, другой хоть и развернулъ, да плохо разгладилъ складки; тотъ подаетъ слишкомъ близко, другой слишкомъ издали; тому кричитъ: «что мнѣ суешь прямо въ носъ» а этому: «куда мнѣ тянуться за твоимъ прошеніемъ». Днло состояло не въ томъ, что правъ или виноватъ, а въ томъ, чтобы, какъ говорили, облаять кого-нибудь и
