всѣмъ тѣмъ, будучи чрезмѣрно вспыльчиваго нрава, онъ часто, въ этихъ припадкахъ, дѣлалъ мнѣ величайшія огорченшя, а иногда доводилъ доже до отчаянія; но, приходя въ нормальное состояніе, онъ старался ласковымъ и дружескимъ обращеніемъ згладить дурное впечатлѣніе, и мы дѣлались друзьями по-прежнему. Однако, бывали ногда сцены ужасныя, изъ коихъ четыре или пять мнѣ памятны и теперь. во всѣхъ этихъ случаяхъ виновность моя была ничтожная. Подобные поступки поражали столь сильнымъ потрясеніемъ мою чувствтительность, что на меня начало находить какое-то уныніе въ родн сплина.
Случалось, что по нѣскольку дней я не выходиъ изъ комнаты, былъ задумчивъ и печаленъ, а если и являлся къ столу, то былъ угрюмъ и молчаливъ. Таковое положеніе мое видимо его безпокоило, чего онъ, впрочемъ, и не скрывалъ. Поэтому, чувствуя въ душѣ несправедиласть своего со мною поведенія, онъ, по своей величайшей мнительности, началъ меня опасаться въ томъ смыслѣ, чтобы не вздумалъ ему вредить за рпошедшее, вышедши изъ-подъ его власти, особенно, достигнувши значительной степени. Въ сихъ идеяхъ, зная за вѣрное, что, попавши на дорогу, могу, по способностямъ моимъ, пойти далеко, онъ рѣшиляс не давать мнѣ значительнаго хода и для большей безопасноти удержать меня при себѣ. Эта мысль невольно вырвалась у него въ одномъ изъ тѣхъ случаевъ, кои по своей разительности навѣки врѣзываются въ память.
Однажды, прогуливаясь съ нимъ верхомъ, я ѣхалъ на его прекрасномъ карабахскомъ жеребцѣ; онъ просилъ меня проскакать. Пустившись прямо на канаву, довольно широкую и глубокую, я полетѣлъ чрезъ нее на всемъ скаку, но славный «Золотой», при внезапномъ поворотѣ, потерялъ балансъ и упалъ. Князь П. Д. вскрикнулъ при этомъ, а я, удержавшись въ сѣдлѣ, въ тотъ же мигъ подскочилъ къ нему и сказалъ:
— Я не ушибся.
— Да, чортъ васъ возьми, мнѣ нисколько васъ не жаль, а жаль лошади, — закричалъ онъ.
— Прійдетъ время, можетъ быть, и пожалѣете, если не обо мнѣ, то о вашей справедливости, — отвѣчалъ я ему на его чистосердечное объясненіе.
— Умѣрьте ваши мечты, — возразилъ онъ, — очень помню, что вы изъ числа тѣхъ, коимъ не должно давать ходу. Будьте покойны!
Это было въ сентябрѣ 1825 года, не задолго до выѣзда изъ Имеретіи на Кавказскую линію.
Эт уже не была обыкновенная выходка его вспыльчивости. То былъ невольно выказавшійся умыселъ, скрывавшійся въ его душѣ; умыселъ хладнокровный, обдуманный.
Прискорбно было видѣть подобную благодарность отъ того, для
