валъ въ губернскомъ городѣ. Онъ почти бѣжалъ, а не шелъ и при этомъ сильно размахивалъ своею тридцатифунтовою желѣзною палочкою. Остановясь противъ меня, какъ говорится, въ упоръ, онъ вдругъ началъ раскланиваться съ тою дамаю, съ которою я шелъ и которая съ нимъ вовсе не была знакома, а потомъ схватилъ меня за руку и потащилъ въ сторону. Оттащивъ меня довольно далеко, онъ началъ что-то такое говорить, но остановился и опять потащилъ еще дальше, хотя уже и здѣсь никто насъ не могъ услышать. Пройдя нѣсколько шаговъ, онъ опять остановился, но ничего не говорилъ, а только смотрѣлъ на меня какъ-то многозначительно, пока я самъ не спросилъ у него, что онъ хочетъ сказать. Долго я не могъ добиться никакого отвѣта, но наконецъ онъ какъ-будто уронилъ: молодецъ Каленовъ! Точно такъ же долго пришлось ожидать поясненія этихъ словъ, пока, наконецъ, я узналъ, что Каленовъ молодецъ потому, что выпоролъ нѣмца, а за что — этого нельзя сказать. Такъ я ничего и не узналъ отъ князя, но на другой день пріѣхалъ ко мнѣ Калеовъ, и первое мое къ нему слово было вопросомъ, за чо выпороли нѣмца, и вмѣстн съ этимъ выраженіемъ моего удивленія по поводу того, что такіе либералы и гуманисты, какъ онъ, способны на подоббные потупки. Каленовъ спросилъ, отъ кого я узналъ это, и сказалъ, что это происшесвіе предполагалось содержать въ тайнѣ, но такъ какъ самъ П. П. разсказываетъ объ этомъ, то и онъ не считаетъ уже себя обязаннымъ молчать. И вслѣдъ за этимъ онъ разсказалъ мнѣ слѣдующую исторію.
Въ домѣ просвѣтителя жила какая-то нѣмка, я не знаю навѣрное, кто такая она была: гувернантка или экономка. Когда просвѣтитель былъ озабоченъ пріискиваніемъ упрвляющаго для своихъ имѣній, она предложила ему выписать изъ Германіи какого-то ея родственника, учившагося, по ея словамъ, въ земледѣльческомъ училищѣ. Просвѣтитель послушалъ ея совѣта и, заключивъ предварительно съ нѣмцемъ какой-то не особенно выгодныя для себя договоръ съ неустойкою, выписалъ его въ Россію. Нѣмейъ пріѣхалъ, но немедленно же оказалось, что онъ ровно ничего не смыслитъ въ сельскомъ хозяйствѣ и, кромѣ того, глупъ, какъ лось. Онъ положительно напоминалъ этоживоное, въ особенности тогда, когда, выпучивъ свои безсмысленные глаза, какимъ-то, тоже очень похожимъ на ревъ лося голосомъ, распѣвалъ постоянно одну и ту же пѣсню: байришъ биръ ундъ леберъ-вурьштъ! и т. д. Просвѣтитель вытолкалъ нѣмца въ шею и объявилъ ему, что если онъ имѣетъ какую-лио претензію, то можетъ съ нимъ судиться. Судиться нѣмецъ почему-то не пожелалъ, но послѣ этого изгнанія ему некуда было дѣваться, и князь П. П., какъ человѣкъ сострадательный, далъ ему пріютъ у себя, въ двухъ верстахъ отъ имѣнія просвѣтителя. У князя нѣмецъ проживалъ уже довольно долго и въ это время бывалъ
