Разсказавъ эпизодъ изъ жизни моего отца, приступлю къ моимъ личнымъ воспоминаніямъ.
Въ то время, когда я былъ опредѣленъ своими родителями въ благородный пансіонъ новгородской губернской классической гимназіи, послѣдняя помѣщалась въ частномъ каменномъ домѣ, существующемъ и нынѣна углу Дворцовой и Предтеченской (Губернаторской) улицъ и выходящемъ окнами съ Дворцовой улцы, какъ разъ, противъ оконъ казенныхъ зданій, въ которыхъ въ 30—40-хъ годахъ помѣщался штабъ гренадерскаго корпуса и квартировалъ самъ командиръ этого корпуса. Меня сдали въ пансіонъ 13-го января 1838 года, т. е. уже по истеченши 160 сутокъ со дня (7-го августа) открытія учебнаго курса, и начальство гимназіи не помыслило предупредить о несвоевременности моего поступленія, потому что я опредѣлялся на иждивенши родительскомъ; родителя же мои положительно не знали о значеніи пропущеннаго полугодія въ учебномъ курсѣ, вслѣдствіе чего я и просиднлъ въ первомъ классѣ полтора учебныхъ года, и родители мои, ни за что ни про что заплатли за полугодіе денежки совершенно даромъ, если не принять въ разсчетъ мою форменную экипировку и питаніе меня — отрока. Но питаніе, во всн годы моего пребыванія въ означенномъ пансіонѣ, было крайне плохое, потому что, вмѣсто чая, по утрамъ и вечерамъ давался пансіонерамъ сбитень домашняго, вполнѣ экономическаго, приготовленія, такъ какъ почти всегда отзывался на вкусъ болѣе водою, чѣмъ паткою, а къ сбитню пансіонеры снабжались двухъ-копѣечными булками изъ пшеничной муки, кажется, третьяго сорта, да и весьма не рѣдко — черствыми; за обѣдомъ же пансіонеровъ кормили супомъ или щами, съ весьма плохимъ наваромъ, а вываренную въ этой жидкости говядину подавали разрѣзанною на лепестки — вторымъ блюдомъ, большею частію, подъ картофельнымъ соусомъ; въ третьемъ блюдѣ мѣнялись: гречневая и манная на водѣ каша съ миніатюрнымъ къ ней цилиндрикомъ чухонскаго, нерѣдко горькаго или вонючаго, масла; котлеты изъ гречневой каши, картофель въ мундирѣ, размазня изъ гречневыхъ крупъ; по праздникамъ же — трехъ-уольныя лепешки съ черникою; тѣ же кушанья были и за ужиномъ, кромн горячаго. По стакану чаю съ однимъ кускомъ сахару и съ булкою изъ пшеничной муки перваго сорта давалось пансіонерамъ только въ самые высокоторжественные дни. Качество сбитня постоянно приодило мнѣ на память слѣдущій, еще въ дѣтствѣ слышанный мною отъ кого-то, анекдотъ: однажды, въ еврейскую корчму заѣхалъ на ночлегъ офицеръ съ денщикомъ; потребовавъ себѣ на ужинъ десятокъ яицъ въ смятку, офицеръ приказалъ еврею накормить денщика; когда же ложась спать, — офицеръ спросилъ корчмаря, — чѣмъ онъ кормилъ денщика, еврей, не мигнувъ
