то онъ отвѣчалъ, что такъ какъ оскорбленіе было нанесено ему публично, то и удовлетвореніе должно быть блистательное. Остерманъ, безвыходно сидѣвшій дома, подъ предлогомъ болѣзни, видя, что Верховный Совѣтъ начинаетъ колебаться, рѣшился высказаться и, если вѣрить депешѣ г. Маньяна отъ 9 марта (н. ст.), то его рѣшимость была вызвана болѣе страхомъ и злобою, нежели корыстью и честолюбіемъ.
«Разсказываютъ, что фельдмаршалъ князь Голицынъ, посѣтивъ нѣсколько времени тому назадъ, г. Остермана, котораго онъ считалъ опасно больнымъ, былъ возмущенъ, убѣдяь въ противномъ, осыпалъ его упреками, жестоко укоряя его за то, что онъ уклонялся отъ присутствія въ Совѣтѣ въ то время, когда въ его опытности наиболѣе нуждались; энергичные укоры фельдмаршал были такъ чувствительны Остерману, что онъ едва не умеръ отъ огорченія; по всей вѣроятности, это и побудило его, наконецъ, рискуя всѣмъ, открыто возстать противъ измѣненія образа правлені».
Партія, противная верховникамъ, болѣе всего выиграла отъ присоединенія къ ней князя Черкаскаго. Онъ былъ сначла, какъ мы видѣли, однимъ изъ самыхъ ярыхъ сторонниковъ преобразованія образа правленія, но, еще будучи въ Совѣтѣ, разошелся съ Долгорукими и Голицыными, не придя съ ними къ соглашенію относительно самаго свойства и размѣра преобразованій. Раздосадованный онъ рѣшительно перешелъ на сторону враговъ реформы и сдѣлался самымъ дѣятельнымъ лицомъ заговора, составленнаго противъ Верховнаго Совѣта.
Съ Долгорукими и Голицыными, какъ съ врагами, нельзя было не считаться, хотя они и были предоставлены своимъ собственнымъ силамъ. На ихъ сторонѣ было громадное преимущество: они были хозяева положенія и, чувствуя, что почва ускользнетъ изъ-подъ ихъ ногъ, они удвоили осторожность, чтобы подъ нихъ нельзя было подкопаться. Они держали царицу положительо въ осадномъ положеніи. Князь Василій Долгорукій, привезшій ее изъ Курляндіи, исполнялъ, съ согласія Верховнаго Совѣта, обязанности ея оберъ-гофмейстера, поэтому занималъ помѣщеніе, смежное съ покоями царицы, и положиельно никого не допусклаъ бесѣдовать съ нею наединѣ. Предосторожность была не лишняя, но онъ не могъ усте-
