тѣмъ болѣе, что въ то же время, съ другой стороны онъ получалъ новые стимулы къ поддержанію въ себѣ твердой вѣры въ блестящую будущность и въ великое значеніе своего призванія къ новой дѣятельности. Эти стимулы, не только поддерживавшіе его энергію, но, къ сожаленію, сильно льстившіе его и безъ того развитому самомнѣнію и тщеславію, шли изъ Москвы. Въ Москвѣ князь Черкаскій былъ своимъ человѣкомъ. Его быть можетъ многіе недолюбливали за крутой нравъ, рѣзкое и часто презрительное обращеніе, но единодушно считали мѣстною знаменитостью, типическимъ представителемъ первопрестольной, ея городостью. Такимъ излюбленнымъ человѣкомъ выставлялъ его И. С. Аксаковъ въ рѣчи, произнесенной въ московской городской думѣ, вскорѣ по полученіи извѣстія о заключеніи санъ-стефанскаго договора и безвременной кончинѣ князя Черкаскаго. Указавъ на то, что вслѣдствіе войны «не только освобождены болгары, но и созиждена несущетсвавшая доолѣ Болгарія во всеоружіи гражданскаго строя», Аксаковъ продолжалъ: «Кто же былъ этимъ зодчимъ, этимъ строителемъ? Кого къ этому великому, славному и трудному подвигу призвало довѣріе государя? Общественнаго дѣятеля изъ вашей среды, одного изъ представителей Москвы, вашего сочлена и сотрудника по городской думѣ, князя В. А. Черкаскаго».
Въ то же время и тамъ же, Д. Ѳ. Самаринъ между прочимъ говорилъ: «когда обнаруживлаось внутреннее нестроеніе наше, когда наступали въ государственной жизни минуты трудныя, на кого постоянно и настойчиво указывала Москва, какъ не на князя Черкаскаго, намѣчая его на высшее служеніе отечеству?».
Славянофлы, считая его своимъ неизмѣннымъ единомышленникомъ, высоко цѣнили его умъ, способности, энергію и превозносили его какъ выдающагося дѣятеля государственнаго и общественнаго.
Словомъ, Москва считала его какимъ-то провиденціальнымъ человѣкомъ и внрила, что въ его рукахъ не потерпятъ ущерба государственные, а слѣдовательно и общественно-національные интересы.
Прерывая свое пребываніе въ Петербургѣ (съ ноября 1876 по апрѣль 1877 г.) нѣсколькими поѣздками въ Москву и тульскую
