самый главный и самый тяжкій грѣхъ вашъ тотъ, что вы рѣдко говорите по-французски и, точно кухарки, болтаете все по-русски!“
Въ страшномъ перепугѣ, мы вполнѣ сознали весь ужасъ нашего грѣхопаденія и на колѣняхъ, предъ иконами, съ горькими слезами раскаянія, тогда же поклялись начальницѣ института вовсе не употреблять въ разговорахъ русскаго языка. Наши заклятія были какъ бы услышаны: пальба внезапно стихла. Мы всѣ успокоились — и долго послѣ того въ спальняхъ и залахъ Патріотическаго института не слышалось русскаго языка.
Утромъ 27-го ноября 1825 года, состоя на службѣ прапорщи комъ лейбъ-гвардіи сапернаго баталіона, вступилъ я въ караулъ у Шлиссельбургской заставы. Два дня уже носились въ Петербургѣ тревожные слухи о тяжкой болѣзни, постигшей императора Александра I въ Таганрогѣ, и всѣ жители столицы, горячо любившіе своего монарха, сердечно скорбѣли и усердно молились о сохраненіи драгоцѣнныхъ дней его. Въ 11 часовъ того же дня было отслужено по этому случаю молебствіе въ Александро-невской лаврѣ, въ присутствіи государственныхъ сановниковъ и чиновъ военнаго и гражданскаго вѣдомствъ. Въ 6 часовъ пополудни старшій караульный унтеръ-офицеръ до несъ мнѣ, что отправленный въ баталіонную канцелярію за паролемъ унтеръ-офицеръ принесъ извѣстіе о кончинѣ государя въ Таганрогѣ и объявилъ, что офицеры и нижніе чины баталіона, оставшіеся отъ караула, уже присягнули на казарменномъ дворѣ императору Константину Павловичу. Извѣстіе это глубоко потрясло и опечалило меня; съ юношескимъ пыломъ былъ я преданъ покойному государю, стяжавшему себѣ общую любовь своихъ подданныхъ. Погруженный въ грустныя думы, былъ я вскорости пробужденъ къ дѣйствительности звономъ караульнаго колокола и, выбѣжавъ съ карауломъ на платформу, передъ гауптвахтой увидѣлъ подъѣхавшаго къ ней командира лейбъ-гвардіи сапернаго баталіона флигель-адъютанта полковника Геруа, въ сопровожденіи баталіоннаго адъютанта подпо-
