вать меня. Между тѣмъ болѣзнь увеличивалась, несмотря на стараніе добраго нашего уѣзднаго доктора Вильгельма Даниловича Гинденбурга. Я снова прибѣгалъ къ пилюлямъ итальянца, и, безъ сомнѣнія, въ теченіи полгода проглотилъ ихъ до сотни, къ крайнему вреду моего здоровья.
Къ моему счастію въ концѣ зимы 1828 г. приѣхалъ къ намъ полковой докторъ Шпиндлеръ. Отецъ познакомился съ нимъ въ городѣ Брянскѣ (Орловской губерніи) и весьма уважалъ его.
Распросивъ обстоятельно о моей болѣзни, онъ осмотрѣлъ меня и объявилъ отцу, что у меня цѣлая кадриль болѣзней и что для поправленія моего здоровья необходимо мнѣ пробыть не менѣе трехъ лѣтъ за границей въ тепломъ климатѣ.
Такимъ образомъ моя поѣздка въ Италію и Германію была рѣшена. Я желалъ отправиться съ отцомъ въ Петербургъ, чтобы устроить тамъ концертъ для Иванова, съ тѣмъ, чтобы онъ могъ мнѣ сопутствовать. Отецъ, видя, что мое крайне разстроенное здоровье не позволяло мнѣ предпринять путь въ зимнее время, взялся все уладить безъ меня. И дѣйствительно, съ свойственною ему благоразумною настойчивостію, съ одной стороны уговорилъ (c'est le mot) Иванова, который не довѣрялъ и колебался, съ другой же упросилъ директора пѣвческой капеллы Ѳ. П. Львова дать Иванову позволеніе отправиться со мною. Иванову дали двухъ-лѣтній отпускъ и пособіе, а отецъ обязался подпискою, что Иванову не будетъ недостатка въ средствахъ къ существованію. Такимъ образомъ Ивановъ обязанъ въ судьбѣ своей отцу моему — болѣе нежели мнѣ.
Весною здоровье мое шло все хуже и хуже, и когда, къ концу апрѣля, прибылъ къ намъ Ивановъ, я былъ очень плохъ и стоналъ часто. Все было уже готово къ отъѣзду, и 25-го апрѣля 1830 года рѣшено было отправиться въ путь.
