ли хоть живая душа въ моемъ сосѣдствѣ. Началъ стучать желѣзами въ одну изъ стѣнъ… — нѣтъ отвѣта… Въ другую… — мнѣ отвѣтили едва слышными звуками слабаго стука. «А что, если мой братъ въ сосѣдствѣ?», подумалъ я, и засвисталъ мотивъ аріи, извѣстный только моему брату Николаю[1]. Слышу, онъ повторяетъ зтотъ мотивъ. Явившійся ефрейторъ объявилъ мнѣ, что если я впередъ повторю такую выходку, то меня посадятъ въ особое совершенно помѣщеніе. Я извинился незнаніемъ тюремнаго порядка и далъ обѣщаніе себѣ — не злоупотреблять ихъ терпѣніемъ.
Въ промежутокъ между совершенной тьмою и тѣмъ временемъ, когда вносили ночникъ въ мой №, я садился въ уголъ и тихо стучалъ пальцами въ стѣну. Въ отвѣтъ на мой стукъ я получалъ такой-же отвѣтъ, отъ моего брата. Каждый день начинался взаимнымъ стукомъ полнаго похода, что означало: «здравствуй, здоровъ ли?» Когда же надлежало прекратить стукъ, мы били отбой.
Такъ прошло нѣсколько дней, томительно скучныхъ дней, ложившихся свинцовымъ бременемъ на мою душу, тѣмъ болѣе, что меня ужъ начали допрашивать.
«Какъ бы хорошо, думалъ я, если бы можно было говорить черезъ стѣну съ братомъ». Эта мысль глубоко запала въ мою душу и я началъ обдумывать способъ сообщенія. Каждыя сумерки я употреблялъ на стучаніе въ стѣну ногтями азбуки по порядку буквъ, но братъ меня не понималъ. Онъ отвѣчалъ какимъ-то продолжительнымъ стукомъ по длинѣ стѣны, останавливаясь постоянно на одномъ и томъ же мѣстѣ. Въ свою очередь, я тутъ вовсе ничего не могъ понять…
Каждое утро приносили мнѣ снадобье для умыванія, обрядъ весьма не сложный въ обыденной жизни, но въ моемъ положеніи онъ былъ довольно затруднителенъ. Вообразите человѣка, котораго руки разъединены толстымъ желѣзнымъ болтомъ… Мнѣ уже нельзя было сказать: рука руку моетъ; мнѣ поочередно долженъ былъ мыть ихъ прислужникъ, и потомъ я одною рукою мылъ лицо. Однажды умывальный приборъ внесъ ко
- ↑ Николай Александровичъ Бестужевъ род. 1791, † 15 мая 1865 г. въ г. Селенгинскѣ. Ред.
