и нежеланіе двинуться, такъ, казалось бы, хорошо было остаться дома.
Но нечего дѣлать, мы съ сестрою начали одѣваться; я позаботилась и о ея туалетѣ. О своемъ-же мнѣ никогда не нужно было заботиться, мнѣ было заранѣе выписано изъ Петербурга платье — тюлевое на атласѣ и головной уборъ; маленькая корона изъ папоротника съ его воображаемыми цвѣтами. Это было очень удобно для меня или моей лѣни и неумѣнью наряжаться. Я только заплела свою длинную косу и положила папоротниковую коронку, закинувъ длинные локоны за ухо, и прикрѣпила царскій фермуаръ, какъ вошелъ мужъ, и мы втроемъ Поѣхали…
Можно сказать, что въ этотъ вечеръ я имѣла полнѣйшій успѣхъ, какой когда-либо встрѣчала въ свѣтѣ!
Мы вошли. Царя еще не было. Слава Богу. Зала была полна; но я замѣтила, не доходя до конца этой длинной овальной залы, на которомъ сидѣли почетныя дамы, маркизу Паулучи (первую жену маркиза), больную и весьма несчастную иа видъ, и другія важныя лица, и чтобы не заходить далеко и высоко, мы помѣстились съ сестрою около менѣе важныхъ дамъ въ уголкѣ, у печки… На серединѣ комнаты стояли мужчины изъ свиты императора и важнѣйшія лица, какъ напримѣръ маркизъ Паулучи и проч.
Пока императоръ не приѣхалъ, музыка не играла, слышенъ былъ только сдержанный говоръ ожидавшихъ его…
Сакенъ меня замѣтилъ и, подойдя, вывелъ почти на середину залы, гдѣ остановился и осыпалъ меня комплиментами и просилъ снять длинную перчатку, чтобы разцѣловать мнѣ руку; я очень сконфузилась, разумѣется, оробѣла, неловко раскланялась съ нимъ и воротилась въ свой уголочекъ.
Я объ этомъ распространяюсь потому, что много лѣтъ спустя, когда я была въ Ригѣ, мнѣ напоминали нѣкоторые знакомые о моей робости и скромности, очень нравившимися во мнѣ всѣмъ…
Кернъ подвелъ меня къ маркизѣ; — ему, кажется, хотѣлось, чтобы она меня усадила подлѣ себя; но я, раскланявшись, — удалилась опять въ свой уголъ — и благо мнѣ было!
Скоро вошелъ императоръ, грянула музыка съ хоръ и m-me Сеси, — ожидавшая тамъ, — своимъ громкимъ голосомъ пропѣла ему хвалебный гимнъ. Онъ кончался припѣвомъ:
