стѣ съ нею посѣтить безподобное семейство Раевскихъ. Впечатлѣніе незабвенное и вполнѣ эстетическое. Николай Николаевичъ Раевскій представилъ женѣ своей моего мужа, назвавъ его: «mon frère d’armes» (мой братъ но оружію). Она сейчасъ приняла меня подъ свое покровительство, приголубила и познакомила со всѣми дочерьми своими. Старшая, полная граціи и привлекательности, сама меня приласкала. Это красавица Нина, о которой потомъ вспоминалъ Пушкинъ. Меньшая была Марія, кроткая брюнетка, вышедшая потомъ за Волконскаго.
Я многихъ тамъ увидѣла, съ которыми потомъ довелось встрѣчаться въ свѣтѣ: и Дубельтъ и М-me Фр—ъ, на которую такъ все бы и хотѣлось смотрѣть! Кіевъ самъ мнѣ представился въ обворожительномъ видѣ: мы подъѣзжали къ нему въ ясный ноябрьскій вечеръ — теплый и солнечный, когда закатъ позлащалъ главы церквей его. Ничего не могло быть восхитительнѣе.
Вскорѣ мы возвратились домой, гдѣ я, выздоравливая послѣ долгихъ страданій, сопровождавшихъ мое новое званіе матери, узнала во-первыхъ, что императоръ вспомнилъ обо мнѣ и хвалилъ меня въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ теткѣ моей Мертваго, которая представлялась императрицѣ Маріи Ѳедоровнѣ въ ея кабинетѣ, куда онъ нечаянно вошелъ. Онъ сказалъ теткѣ, что имѣлъ удовольствіе со мною познакомиться и прибавилъ: «Elle est charmante, charmante votre nièce». Какое вниманіе и какая память!
Потомъ тою же весною мужъ мой Кернъ попалъ въ опалу, вслѣдствіе своей заносчивости въ обращеніи съ Сакеномъ.
Я забыла сказать, что немедленно послѣ смотра въ Полтавѣ господинъ Кернъ былъ взысканъ монаршею милостью: государь ему прислалъ пятьдесятъ тысячъ за манёвры.
Надобно сказать, что Сакенъ, поближе узнавъ Керна, не очень благоволилъ къ нему и зная нашу интимную жизнь, не слишкомъ его уважалъ.
Слѣдующій затѣмъ смотръ долженъ былъ быть въ Вознесенскѣ. Керну захотѣлось туда поѣхать, чтобы лично поблагодарить царя за его милость; — и онъ просилъ позволенія на то у корпуснаго своего командира Сакена. Сакенъ былъ имъ за что-то недоволенъ и сказалъ, что отпускъ ему теперь не можетъ разрѣшить. Настаивать было не́чего. Кернъ раскланялся,
