Страница:Чюмина Стихотворения 1892-1897 2 издание.pdf/44

Эта страница была вычитана



Трудна туда дороженька: дремучіе лѣса,
Тумановъ бѣлыхъ саваны, ночные голоса…
А въ ноченьки ненастныя—не свѣтъ лучистыхъ звѣздъ,
Но свѣтъ огней блуждающихъ мерцаетъ имъ окрестъ.

Идутъ все дальше витязи, но такъ же лѣсъ дремучъ,
10 По прежнему опасностью грозятъ имъ скаты кручъ,
Ночная тьма кромѣшная сгущается и—глядь—
Рѣдѣетъ, разсыпается отважная ихъ рать.

Однихъ пугаетъ въ сумракѣ зловѣщій крикъ совы,
Другіе, поскользнувшися, не сносятъ головы,
15 А третьи, обезсилены, вернулись съ полъ-пути,—
Немногимъ лишь назначено до терема дойти…

Тот же текст в современной орфографии


Трудна туда дороженька: дремучие леса,
Туманов белых саваны, ночные голоса…
А в ноченьки ненастные — не свет лучистых звёзд,
Но свет огней блуждающих мерцает им окрест.

Идут всё дальше витязи, но так же лес дремуч,
10 По-прежнему опасностью грозят им скаты круч,
Ночная тьма кромешная сгущается и — глядь —
Редеет, рассыпается отважная их рать.

Одних пугает в сумраке зловещий крик совы,
Другие, поскользнувшися, не сносят головы,
15 А третьи, обессилены, вернулись с полпути, —
Немногим лишь назначено до терема дойти…



They tell: I am mad…


Я безумной слыву оттого, что мнѣ кажется тѣсенъ
Этотъ будничный міръ, полный мелкихъ тревогъ и заботъ,
Оттого, что душа жаждетъ свѣта, простора и пѣсенъ
И свободной мечтой я стремлюся свободно впередъ.

Я безумной слыву оттого, что болѣзненно чутко
На чужую печаль, на чужой откликаюсь призывъ,
Оттого, что—взамѣнъ хладнокровныхъ рѣшеній разсудка—
Признаю я всегда лишь горячій сердечный порывъ.

Я безумной слыву оттого, что открыто и смѣло
10 Я неправду и зло никогда и ни въ комъ не щажу,
Оттого, что въ борьбѣ за любимое кровное дѣло
Я всѣ силы свои, да и самую жизнь положу.

Тот же текст в современной орфографии

They tell: I am mad…


Я безумной слыву оттого, что мне кажется тесен
Этот будничный мир, полный мелких тревог и забот,
Оттого, что душа жаждет света, простора и песен
И свободной мечтой я стремлюся свободно вперёд.

Я безумной слыву оттого, что болезненно чутко
На чужую печаль, на чужой откликаюсь призыв,
Оттого, что — взамен хладнокровных решений рассудка —
Признаю я всегда лишь горячий сердечный порыв.

Я безумной слыву оттого, что открыто и смело
10 Я неправду и зло никогда и ни в ком не щажу,
Оттого, что в борьбе за любимое кровное дело
Я все силы свои, да и самую жизнь положу.


Октавы.

Настала ночь. Таинственно журчащій
Почти смолкалъ въ травѣ росистой ключъ,
И по вѣтвямъ полузаснувшей чащи,
Блестя порой изъ набѣгавшихъ тучъ,
Причудливый, чаруще манящій,
Скользилъ дрожа блестящій лунный лучъ,—
И озаривъ на мигъ кусты сирени,
Спѣшилъ впередъ—къ фіалкамъ и вервенѣ…

Блестящій лучъ увидѣлъ мотылекъ.
10 Его красой безумно увлеченный,
Съ цвѣтка на вѣтвь и съ вѣтви на цвѣтокъ,
Онъ за лучемъ погнался, ослѣпленный,—
Но уловить нигдѣ его не могъ.
И онъ упалъ—разбитый, утомленный,
15 А лучъ, скользя надъ яблоней въ цвѣту,
Его дразнилъ, казалось, на лету…

Ты, жаждущій душой идеала—
Таковъ порой и твой удѣлъ, поэтъ!
Тебя его сіянье ослѣпляло,
20 Манилъ къ себѣ его отрадный свѣтъ,—
Надеждъ и силъ растрачено не мало…
А для тебя не сталъ онъ ближе, нѣтъ!
Ты шелъ впередъ, мечтою окрыляемъ,—
Но и теперь онъ все жъ недосягаемъ!

Тот же текст в современной орфографии
Октавы

Настала ночь. Таинственно журчащий
Почти смолкал в траве росистой ключ,
И по ветвям полузаснувшей чащи,
Блестя порой из набегавших туч,
Причудливый, чарующе манящий,
Скользил дрожа блестящий лунный луч, —
И озарив на миг кусты сирени,
Спешил вперёд — к фиалкам и вервене…

Блестящий луч увидел мотылёк.
10 Его красой безумно увлечённый,
С цветка на ветвь и с ветви на цветок,
Он за лучём погнался, ослеплённый, —
Но уловить нигде его не мог.
И он упал — разбитый, утомлённый,
15 А луч, скользя над яблоней в цвету,
Его дразнил, казалось, налету…

Ты, жаждущий душой идеала —
Таков порой и твой удел, поэт!
Тебя его сиянье ослепляло,
20 Манил к себе его отрадный свет, —
Надежд и сил растрачено немало…
А для тебя не стал он ближе, нет!
Ты шел вперёд, мечтою окрыляем, —
Но и теперь он всё ж недосягаем!