Когда стихаетъ вдругъ побоевъ сильный градъ
И поцѣлуи ихъ собою замѣнятъ.
Лишь мнѣ не суждена подобная отрада!
Медвѣдю моему ни ревность, ни досада
Невѣдомы, и онъ, когда бѣснуюсь я,
Спокойно говоритъ: «гремитъ гроза моя».
Но я взбѣсить его современемъ съумѣю,
Хотя бы мнѣ пришлось поджечь рукой своею
Нашъ домъ, и если мой разсердится мудрецъ—
Я буду счастлива, довольна, наконецъ!
(Замѣтивъ Сократа, который приближается, окруженный друзьями, женщинами и согражданами).
Идутъ. Конечно, онъ, и съ цѣлою толпою;
Онъ слушателей всѣхъ таскаетъ за собою.
Безумные глупцы! Потомъ успѣю я
Всѣмъ обивающимъ безъ совѣсти пороги
Чужіе—показать, какую ярость боги
Въ мою вложили грудь!..
Любезные друзья,
Прошу васъ.
(Показывая на столъ, на которомъ невольникъ разставляетъ кубки и амфоры).
Вотъ вино старинное, а каждый
Когда стихает вдруг побоев сильный град
И поцелуи их собою заменят.
Лишь мне не суждена подобная отрада!
Медведю моему ни ревность, ни досада
Неведомы, и он, когда беснуюсь я,
Спокойно говорит: «гремит гроза моя».
Но я взбесить его со временем сумею,
Хотя бы мне пришлось поджечь рукой своею
Наш дом, и если мой рассердится мудрец —
Я буду счастлива, довольна, наконец!
(Заметив Сократа, который приближается, окруженный друзьями, женщинами и согражданами).
Идут. Конечно, он, и с целою толпою;
Он слушателей всех таскает за собою.
Безумные глупцы! Потом успею я
Всем обивающим без совести пороги
Чужие — показать, какую ярость боги
В мою вложили грудь!..
Любезные друзья,
Прошу вас.
(Показывая на стол, на котором невольник расставляет кубки и амфоры).
Вот вино старинное, а каждый
